Ненависть

Начался молебенъ.

Надежда Петровна пѣла знакомыя молитвы, но ловила въ нихъ новый тайный, сокровенный до сихъ поръ смыслъ. Недалеко отъ нея фыркали лошади. И такъ страстно хотѣлось, чтобы время остановилось и никогда, никогда не кончился-бы этотъ молебенъ.

Пошли кропить полки святого водою. Надежда Петровна шла сзади съ хоромъ и полнымъ голосомъ пѣла: — «Спаси Го-осподи люди Твоя и благослови достояiе Твое»…

На флангѣ сотни она увидѣла своего мужа на караковомъ жеребцѣ, томъ самомъ, за котораго на Рождествѣ отдали помѣщику Петру Федоровичу семьсотъ рублей, Онъ крестился навстрѣчу священнику и серьезно и сосредоточенно было его лицо. Новую силу вливала Надежда Петровна въ слова молитвы.

— «Побѣ-ѣды благовѣрному Государю Нашему Николаю Александровичу на сопротивныя даруяй»…

Алмазныя брызги святой воды летѣли навстрѣчу рядамъ. Лошади мотали головами. Казаки крестились.

Сколькихъ, сколькихъ изъ нихъ знала Надежда Петровна! На лѣвомъ флангѣ съ двумя бѣлыми нашивками на темносинемъ номерномъ погонѣ стоялъ Чукаринъ и улыбался ей одними глазами. Ея хуторецъ!.. Она знала его мальчишкой, учила его въ школѣ и съ нимъ пѣла въ хуторской церкви. Да всѣ были ей какъ родные. Вотъ такъ же и сынъ ея Степанъ пойдетъ… на войну…

— «И Твое сохраняяй Крестомъ Твоимъ жительство»… Безконечны были ряды. Сколько ихъ!.. Тысячи идутъ въ безвѣстную даль… Откуда нѣтъ возврата…

Обошли полки, пулеметную команду и батареи. Батюшка заспѣшилъ, на ходу разоблачаясь и передавая крестъ и кропило причетнику. Казаки накрылись фуражками. Переднiй полкъ тронулся. Трубачи заиграли бодрый маршъ. Отъ недальнихъ лѣсовъ звонкое откликнулось эхо.

Надежда Петровна стояла съ дамами и дѣтьми возлѣ дороги. Между зеленыхъ яблонь-кислицъ двигались длинной змѣею, въ колоннѣ по три, полки. Жаркiй день наступалъ. Пыль шла съ полками, не относимая въ сторону. Въ сотняхъ вызвали пѣсенниковъ.

— Вася, гляди, вонъ и твой папа… Видишь?.. Смотри хорошенько… Можетъ и не увидишь потомъ….- заплакала молодая сотница…

— И-и, Дарья Сергѣевна, чего тамъ горевать? Можетъ и по хорошему обойдется. Милостивъ царь.

— Нѣтъ ужъ пошли… пошли… Пошли наши голубчики. Теперь когда и какъ кто возвернется.

Веселый маршъ казался печальнымъ. Домашнiя ссоры, недоразумѣнiя и обиды куда-то отошли, и тѣ, кто еще вчера казался постылымъ стали безконечно дорогими и милыми.

Уходятъ.

Приближалась сотня Тихона Ивановича. Чукаринъ запримѣтилъ Надежду Петровну, лихо избоченился, поверяулся къ пѣсенникамъ и завелъ звонкимъ далеко несущимся теноромъ: -

— Ой-да взвеселитесь Донцы — храброи казаки, Ой-да честью, славою своей, Ой-да покажите-жъ всѣмъ друзьямъ примѣръ, Какъ изъ ружей бьемъ своихъ враговъ… и пой!.. Хоръ принялъ молитвенно стройно и строго: — — Бьемъ, грозимъ, не портимъ свой порядокъ, Только слушаемъ одинъ приказъ.

Тихонъ Ивановичъ подъѣхалъ къ женѣ. Кругомъ посторонились.

— Прощай, дорогая.

Онъ пропустилъ сотню мимо себя и, когда тронулъ рысью, догоняя голову колонны, женскiе голоса полковыхъ дамъ раздались ему вслѣдъ: -

— Счастливаго пути, Тихонъ Ивановичъ!

— Храни васъ Христосъ!

— Воюйте на славу, родные!

Свѣтлымъ строемъ на сѣрыхъ лошадяхъ надвинулась пятая сотня. Впереди пѣсенниковъ ерзгая гудѣлъ бубенъ и со звономъ потрясался увѣшанный мохрами и лентами пестрый бунчукъ. Стройно пѣли казаки: -

— Изъ за лѣса копiй и мечей — эей! Ѣдетъ сотня казаковъ-усачей… Эей, говори!.. Ѣдетъ сотня казаковъ усачей! Попереду есаулъ молодой, Ведетъ сотню казаковъ за собой!.. Эей говори!.. Ведетъ сотню казаковъ за собой…

Замирала вдали веселая пѣсня и слышенъ былъ только гулъ бубна да звонкiй присвистъ лихого запѣвалы.

Отъ усталости, отъ безсонной ночи, а болѣе того отъ непривычнаго волненiя и тоски у Надежды Петровны ноги подкашивались. Сухими печальными глазами смотрѣла она, какъ золотыми искрами блеснули и разсыпались, теряясь въ строю сотень трубачи, замѣтила, какъ умолкли далекiя пѣсни и отъ головной сотни впередъ, вправо и влѣво прямо по полямъ побѣжали походныя заставы и скрылись въ лѣсу дозоры.

Звенѣли, громыхая по каменной мостовой пушки казачьихъ батарей. Онѣ только вытягивались изъ города, а полкъ Тихона Ивановича уже скрывался въ таинственномъ, зеленомъ сумракѣ, пронизаннаго солнцемъ громаднаго Лабунскаго лѣса.

И уже ни одного казака не стало видно на вившемся къ лѣсу шоссе и только надъ лѣсомъ, кое гдѣ, курила высокая рѣдкая пыль, приближавшаяся къ Австрiйской границѣ, а Надежда Петровна, полковыя дамы и дѣти все стояли на окраинѣ плаца, все ждали чего-то…

* * *

— Пойдемте, Надежда Петровна.

Жена командира полка беретъ подъ руку Надежду Петровну и онѣ идутъ молча къ городку и входятъ въ тѣнь его садовъ и бульваровъ. Гимназисты шумной толпой, дѣлясь впечатлѣнiями видѣннаго, входятъ во дворъ гимназiи. Въ мѣстечкѣ пусто и неуютно, какъ въ квартирѣ, откуда толька что вынесли покойника. По дворамъ валяется солома, бумаги, битое стекло. Казармы пусты. Въ открытыя двери конюшенъ видны пустые станки, съ поваленными, брошенкыми жердями вальковъ.

Въ шесть часовъ вечера за офицерскими семьями прiѣхалъ автобусъ, и жены и дѣти казачьихъ офицеровъ покинули обжитыя квартиры и поѣхали, бросая имущество, мыкать горе и ждать результатовъ и конца войны.

Въ эту недѣлю все перемѣнилось на желѣзныхъ дорогахъ и во всей Россiи. Дворъ станцiи Травники былъ запруженъ подводами. Поѣзда пришлось ожидать шесть часовъ. Обычное росписанiе было нарушено, шли воинскiе поѣзда. Надеждѣ Петровнѣ пришлось добираться до своего хутора кружнымъ путемъ, и вмѣсто полутора сутокъ, она провела въ дорогѣ цѣлую недѣлю.

Навстрѣчу шли, тянулись, длинными составами стояли на станцiяхъ безконечные поѣзда красныхъ товарныхъ вагоновъ. На платформахъ — повозки съ поднятыми оглоблями и дышлами, орудiя, ящики. На станцiяхъ толпы запасныхъ. Въ вагонахъ сѣрыя толпы солдатъ, пѣсня, мѣдный зовъ сигнала, бряцанiе котелковъ, пахучiя кухни, скатанныя шинели, молодыя и старыя лица. Вся Россiя поднялась навстрѣчу врагу.

Донъ былъ неузнаваемъ. Куда дѣвался миръ его полей?

На церковныхъ колокольняхъ мотались красные флаги мобилизацiи. На станцiяхъ кишѣло казаками.