Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
— Если нет, то мы, воще… — попятился в сторону калитки.
— Ну почему ж нет? Есть водичка. И холодная, и свежая, и вкусная — только что из колодезя… Но я вот подумал: давать вам или не давать?
— Жалко, что ли, воще!..
— Да нет, не жалко… Признайтесь честно: это не вы, пострелята, обломали давеча черешеньку?
— Какую черешенку, деда, вы чё… — возмутился Миша.
— Нешто так можно? Пришли бы днём, попросили бы по-хорошему — да рази я отказал бы? — стал выговаривать дед. — Ешьте, сколько влезет! Или уж шкодничали бы, да аккуратно, зачем же ветки обламывать, деревце калечить…
— Напрасно, дедушка, вы нас заподозрили, — сказал Рудик. — Мы, конешно, бывали в ваших черешнях, случался
— Бог вас знает… А почему зашли напиться именно ко мне?
— Да так… чисто случайно. Увидели, что ваша внучка несёт в ведре воду, ну и зашли. А она почему-то пожадничала.
— Ну, если так… Иринка! — позвал он внучку; та тут же высунула голову из-за двери. — Вынеси-ка хлопцам водички попить.
Через минуту она вернулась с полным ковшиком. Миша «для блезиру» отпил несколько глотков прямо из её рук. Подавая Рудику, зарделась, как маков цвет, но глаз не отвела. Возвращая ковшик, поблагодарив, он тихо, чтоб не расслышал дед, добавил:
— Извини за вчерашнее… И не бойся, я уже всё позабыл и мстить не собираюсь.
Ничего не ответив, она скрылась за дверью, и утолившие жажду, пожелав деду здоровья, покинули двор.
В тот же день Рудик накатал письмо такого содержания: «Дорогая Иринка-Синеглазка, извини меня и моего друга Мишку за подлую выходку, которую мы отчубучили тогда. Хотели подшутить, но, поверь, мы не имели в виду украдать именно твой сарафанчик. Просто так случилось. Наверно, потому, что он очень красивый. А может, это самой судьбе вздумалось таким вот образом свести нас с тобой и познакомить. Хоть ты и смазала мне по мордасам, но ты мне очень-очень понравилась. Честное слово! И я хочу с тобой подружиться. Если это возможно и ты меня простишь, то приходи к ореху в саду твоего дедушки. Сёдни, когда стемнеет. Я буду очень тебя ждать! Рудик. 9 июня 42 года».
Перечитав написанное (нет ли грамматических ошибок), сложил листок вдвое, сунул в конверт, заклеил и надписал: «Иринке, лично в руки». Мише объяснил, что этим письмом он хочет ускорить её появление на ерике, и если номер удастся, всё же потребовать извинения за пощёчину. Сосед, не подозревая, что дело тут вовсе не в извинениях, вручил послание Клаве с приказом не вскрывать и срочно передать адресату.
Но напрасно ждал Рудик едва ли не до рассвета — Синеглазка на свидание не пришла… В расстроенных чувствах, с гнётом на душе возвращался он восвояси. Было горько и обидно до слёз. И мучительно стыдно. Перед мысленным взором вставала ужасная картина: его записку, это идиотское признание в любви, продиктованное сердцем, читают вслух… при Клавке (а может, позвали и ещё кого-нибудь)!.. Читают и потешаются, надрывая животики… Всякая замухрышка станет теперь при встрече ехидно ухмыляться и показывать пальцем: вон тот, что втрескался по самые уши, а ему — дулю под нос. От такого позора Рудик то краснел, то бледнел, его бросало в жар. Силился уснуть, но так и не смог забыться до самого утра. С рассветом, не желая встречаться ни с Мишкой, ни с кем бы то ни было, он ушёл в акации и пробыл там весь день. Под конец, поспав, всё-таки успокоился. Но стал уже не тем Рудиком, каким был: огрубел, очерствел душой, поумнел. Больше на такой крючок он не попадётся! Чувство к Синеглазке ещё теплилось, но навязываться ей он больше не станет! А за поруганную первую любовь — отомстит! Отыграется на ком-нибудь из ихнего племени…
Такой случай вскоре представился: подвернулась Нюська Косая. Об этом нами уже упоминалось…
Однако развела их с Иринкой судьба не насовсем.
Как-то, вскоре после того разговора у Ванька, шел он балкой. Здесь в любую слякоть-непогоду можно ходить, не боясь утонуть в грязи. Впереди кто-то тащил вязанку сухого хвороста. У огорода Кулькиных сбросил с плеч и сел сверху —
похоже, отдохнуть. И каково же было его удивление, когда, поровнявшись, встретился взглядом… с парой весенних васильков!— Синеглазка, ты?!
Не назови он её этим именем, Иринка бы его не узнала — слишком мимолётным было знакомство, много с тех пор утекло воды. Но оно вмиг напомнило всё: и как отомстила за унижение, и как на следующий день он же и извинился, когда вынесла воды; записку, переданную Клавой, взволновавшую до глубины души; как она боролась с собой, не решаясь прийти на свидание и как, наконец, жалела после, обзывая себя трусихой и дурой… Растерявшись, она не находилась, что ответить, а Рудик продолжал:
— Вот уж, действительно, гора с горой не сходится, а человек с человеком встретится… — И сел рядом на хворост.
— А говорили, ты уехал… Я думала, навсегда.
— Как видишь, не навсегда. Не для того свела нас судьба в тот понедельник, чтоб развести навсегда!
— Ты и день запомнил?
— Запомнил и никогда не забуду. Так же, как и следующий, когда всю ночь прождал тебя в вашем саду… Ты, конешно, уже забыла?
— Я храню это твоё письмо… И помню его наизусть.
— Токо вот не поверила. Но я прощаю тебе и эту пощёчину.
Краска отчего-то залила её загорелые щёки, она посмотрела на него своими васильками, но не выдержала взгляда и потупилась.
— А чё это ты не женским делом занялась? Зачем он тебе понадобился? — кивнул на хворост.
— Топливо кончилось. Мы ведь теперь вдвоём с бабушкой остались.
— Можно, я помогу тебе донести это так называемое топливо?
— Помоги, если хочешь…
Во дворе, сбросив вязанку, Рудик взял её ладошку, присел на корточки и ласково посмотрел снизу вверх. Она не отняла её, когда он прижался щекой, улыбнулась:
— Спасибо за помощь… Теперь я сама управлюсь.
— А давай оставим этот хворост на память о нашей встрече, — предложил он, поднявшись. — Дровец деда вам припас, козлик отличный. Наверно, и пила имеется?
— Есть. Только ею надо пилить вдвоём, а бабушка хворает.
— Ежли ты не против, то вторым буду я. И сёдни, и всегда. Хочешь?
— Хочу. Но будешь не вторым, а первым. Чего ты так на меня посмотрел, я не то сказала?
— Да нет… Просто твои глаза мне напоминают весну.
С этого дня стал Рудик у Иры частым гостем. Бабушка, интерес к жизни у которой после тяжёлой утраты поддерживался лишь тревогой за внучку, оставшуюся без родителей, ко вторжению в их быт постороннего поначалу отнеслась настороженно. Но поскольку этот самый быт, а лучше сказать — беспросветная нужда и сплошные трудности, стал заметно меняться к лучшему, опасения её рассеялись. Более того, она нашла Рудика скромным и умным «вьюношей». В доме прибавилось жизни и веселья — стали приходить в гости и его друзья. У внучки появилась новая подружка Вера, которую она оценила не менее высоко. Иногда гости прихватывали с собой и детвору. Это для бабки было праздником души, скрашивавшим одиночество. Порой гостей набивалась полная хата, они задерживались допоздна, любили слушать сказки и были, рассказывать которые бабушка была большая мастерица. Перед иконой теперь по вечерам мерцал язычок керосиновой лампадки, и у бабки, человека глубоко верующего, сердце наполнялось благодарностью к милым и славным ребятам.
Бабкин двор, как мы уже знаем, был напротив амбара, и посещая новую приятельницу, ребята установили: с поста полицай отлучается, особенно после полуночи, отсутствуя при этом достаточно долго. И решили «заделать козла». В худшем случае, проникнуть в амбар с целью поживиться, если там имеется что-то подходящее.
— А ежели та доска привалена чем-нибудь тяжёлым? — высказал опасение Борис.
— Продавлю в другом месте. Но, помнится, она у самого порога, — заметил Ванько. — Навряд, чтоб её привалили.