Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
— Лапки замёрзли? — не выдержал он. — Дай погрею. — Взял озябшие ладошки в свои и стал растирать. — Чё так смотришь?
— Соскучилась…
— Неужели? Что-то на тебя не похоже.
— Напрасно ты так, Боря! Я тебя больше всего на свете люблю… — Она высвободила руки, обхватила, как тогда, у порога, за шею и прижалась щекой к лицу.
— Ты чё это!.. Мать же увидит, — опешил он.
— Пусть видит, никого я не боюсь. Ты меня, Боря, прости… Я вела себя, как дура. Всё боялась, что если тебя не придерживать, то ты… потребуешь такое, чего нам ещё нельзя делать…
Сказав
— И ты, значит, решила больше этого не бояться?
— Не знаю, как и сказать… — Прильнула, чтоб спрятаться от его глаз. — Мы недавно разговаривали с Ирой. Она безумно любит Рудика и была готова ради него на всё. Ну, ты понимаешь, о чём речь. А он узнал и говорит: «Выкинь ты из головы эти глупости, аж пока мы не поженимся». Я и подумала: если уж он так, то ты и подавно не позволишь себе ничего подобного… Разве не так? — подняла на него глаза.
— Спасибо, что хоть с чужой помощью дотямкала!.. Дурочка ты, вот и всё.
Так закончилось выяснение отношений, теперь уже надолго.
И з д о м у вышли затемно. Туман догадался, куда это собрались хозяин с друзьями, и жалобно скулил, просясь с цепи. Но его в этот раз не взяли: чего доброго, угодит в петлю да задавится. И долго ещё доносился сквозь густой туман похожий на плач скулёж и просительное тявканье…
Зайца поубавилось заметно. То ли много отловили (только Миша с Борисом взяли более сотни), то ли косой перебрался в сады, где корму побольше, но того, что с осени, уже не было. Дошли до гравийки, это около трёх километров, а вспугнули всего двух. Впрочем, возможно, что причина тому туман.
Гравийка местами сильно попорчена гусеничной техникой, но была ещё достаточно проезжей. Забегая вперёд, скажем: в десятых числах февраля она стала непролазной, и при отступлении, а лучше сказать — бегстве, фашисты бросили здесь уйму завязших по брюхо машин и вооружений.
Пройдя немного обочиной, свернули в степь, рассредоточившись так, чтобы из-за тумана, плотными волнами накатывавшегося со стороны плавней, не терять из виду друг друга. По такой погоде легко сбиться с направления, но эти места нашими зайчатниками исхожены были вдоль и поперёк неоднократно, им то и дело попадались знакомые ориентиры — терновничек, полынный островок на солончаке, другие, по которым безошибочно и держали путь.
Стали попадаться настороженные петли, и вскоре Борис свистом дал знать, что набрел на зайца. Друзья поспешили к нему. Косой, рослый и упитанный, вытолочил метровый круг в стремлении вырваться, но не смог ни петлю перекусить, ни колышек выдернуть — задушился. Борис высвободил его, связал за лапы и повесил на плечо; Миша подровнял проволоку, отошёл на несколько метров, воткнул колышек и насторожил снасть поновой.
— Вот это — проволока! Побывал заец — и как новенькая, — похвалил он. — Скоро должны повстречать и самих ивановцев.
— А вон они, кажись, нарисовались!
— Точно… И спешат в нашу сторону, воще…
— И вроде как должок при них!
Ребята остановились, поджидая. Туман поредел, видимость улучшилась. Заметив у Бориса зайца,
новоявленные хозяева решительно прибавили шагу. По всему было видно, что спешат отнюдь не извиняться.— Это обратно вы, субчики! — высокомерно воскликнул Рыжий — плотного сложения малый, с виду лет под восемнадцать. — Тогда мы о вас не стали мараться, скы-ы, Сирёга? Но сёдни вы зубов недосчитаетесь… А ну снимай зайца!
Ванько встал между ним и Борисом.
— Охолонь, приятель! И не разевай сильно рот, а то кишки простудишь.
— Чево-чево? — Рыжий вытер травой заострённый конец ципа, демонстративно вскинул на плечо. — Сирёга, он что-то провякал?
В отличие от «Сирёги» — тоже плотного, но русоволосого, обутого в резиновые сапоги парня — Рыжий был в постолах из сырой кожи и в солдатских обмотках. Напарник тем временем достал из кармана складной садовый нож, ногтем откинул кривое лезвие и тоже принял недвусмысленную позу… Возможно, они хотели всего лишь припугнуть, но Миша гадать не стал:
— А вот это видел? — спросил тоже заносчиво, ставя пистолет на боевой взвод. Рыжий растерянно переглянулся с Серёгой. — Бросай цип, рыжая морда! — направил в его сторону дуло; тот медлил, возможно, с перепугу. Раздался выстрел, пуля ушла в землю в метре от его ног. И железный прут, согнутый с одного конца наподобие трости, и нож тут же упали в траву. — Вот так бы и сразу, зубные мастера, скы-ы, Боря? — съехидничал, передразнивая рыжего. Вынул из рукоятки обойму, чтоб видели, что она ещё не пустая, и затолкнул обратно, предупредив:
— И не вздумайте драпать!
Он поднял нож, сложил его о колено, сунул в карман. Цепок поднял Ванько, без видимых усилий согнул пополам, получилось нечто вроде английской булавки. Противники сделали при этом «большие глаза».
— А теперь давайте спокойно разберемся, кто из нас не прав и кто виноват больше, — предложил как ни в чём не бывало.
— Да вы не бойтесь, мы бить не собираемся, скы-ы, Боря? — Миша сунул пистолет в карман.
— Вы отняли у этих пацанов двух зайцев. Было такое?
— Ну, было… Скы-ы, Сирёга?
— Давай без «ну». Затем вы посбивали ихние петли. Было?
— Н… тоже было.
— Это, по-вашему, как, справедливо? Не могли поставить свои в другом месте?
— Если честно, то… скы-ы, Сирёга? — Рыжий уже почти пришёл в норму и покосился на напарника, который, не вступая в разговор, пристально рассматривал Ванька.
— Нехорошо получилось, эт точно… — согласился он.
— Значит, будем считать, что вы этих зайчуганов у нас одолжили, — подключился в разговор Миша. — Неплохо бы сёдни этот должок возвернуть…
— Конешно, возвернём, — пообещал Серёга.
— Ежли они не расклёванные, то я согласен. — Борис поднял согнутый цепок.
Зайцы были целыми. Рядом с ними лежали две запасные петли с колышками. Ванько поднял одну, спросил:
— Где вы ухитрились достать такой замечательной проволоки?
— У нас её целый трос от эскиватора, — охотно сообщил Серёга.
— Целый трос! А мы свои знаете из чего, воще, делали?
— Похоже на телефонный провод, скы-ы, Сирёга?
— А как он нам, воще, достался — вы об этом не подумали?