Неоновые Боги

поднимается каждый раз, когда всплывает имя этого ублюдка.

— Нет. Я работаю на Тринадцать. Просто так случилось, что Зевс пользуется моими услугами

чаще, чем другие, включая тебя. Она наклоняется вперед и неловко подмигивает мне.

— Тебе следует подумать о том, чтобы

использовать мои навыки в полной мере. Я довольно выдающаяся в своей роли, если я сама так говорю.

С таким же успехом она могла бы размахивать приманкой прямо у меня перед носом и хорошенько встряхнуть ее. Я поднимаю брови.

— Я был бы дураком, если бы доверял тебе.

— Он прав. — Дионис рыгает и выглядит еще зеленее, если это возможно. — Ты хитрая.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я — образец невинности.

Гермес играет в более глубокую игру, чем кто-либо другой. Она должна это сделать, чтобы сохранить равновесие неопределенно нейтральной стороны посреди всех политических интриг, манипуляций и схем остальных Тринадцати. Доверять ей — все равно что сунуть руку в пасть тигру и надеяться, что он не в настроении перекусить.

И все же…

Любопытство вонзает в меня свои клыки и отказывается отпускать.

— Большинство людей на Олимпе с радостью отдали бы свою правую руку, чтобы стать одним

из Тринадцати, будь то брак с Зевсом или нет. — Таблоиды рисуют картину Персефоны как женщины, у которой больше денег, чем здравого смысла, — именно такой человек, который бы прыгал от счастья, выйдя замуж за такого богатого и могущественного человека, как Зевс. Эта Персефона совсем не похожа на того сильного, но напуганного человека, который бежал по мосту прошлой ночью. Какой из них настоящий? Только время покажет.

Улыбка Гермеса становится шире, как будто я только что сделал ей подарок.

— Можно было бы подумать, не так ли?

— Избавь его от страданий и поделись

сплетнями, — стонет Дионис. — Ты делаешь мою головную боль еще хуже.

Гермес подтягивает ноги, и мне приходится подавить желание сказать ей, чтобы она убрала свои чертовы ноги с моей чертового столешницы. Она обхватывает кружку обеими руками и подносит ее ко рту.

— Дочери Деметры не заинтересованы во власти.

— Верно. — Я фыркаю. — Все заинтересованы во власти. Если не власть, то деньги. — Я не могу

сосчитать, сколько раз дочерей Деметроу фотографировали, покупающих вещи, которые им определенно не нужны. По крайней мере, раз в неделю.

— Я тоже так подумала. Вот почему я чувствую, что меня можно простить за то, что я

вынюхивала. — Она бросает взгляд на Диониса, но он слишком погружен в свои мучения с похмелья, чтобы заметить это.

— Ни одну из них не волнуют амбиции их матери. Младшая даже позволила любимому сыну

Каллиопы соблазнить ее на отношения.

Это вызывает у меня интерес.

— Младший брат Аполлона?

— Тот самый. — Она смеется. — Самый настоящий придурок.

Я пропустил это мимо ушей, потому что на самом деле не имеет значения, что я думаю об Орфее Макосе. Его семья, возможно, и не является наследием Олимпа, но у них было много власти и богатства на протяжении многих поколений, еще до того, как старший брат Орфея стал Аполлоном. Судя по слухам, которые я слышал об этом парне, он музыкант, находящийся в постоянном поиске себя. Я слышал его музыку, и она хороша, но это не совсем оправдывает излишества, которым он предается, преследуя своих различных муз.

— В твоих словах есть смысл.

— А не должны? — Она шевелит бровями.

— Я просто говорю, что ты, возможно, захочешь усадить эту женщину и спросить, чего она хочет.

— Она пожимает плечами и спрыгнула со стойки, лишь слегка покачиваясь на ногах. — Или ты мог бы просто сыграть на ожидание и запереть ее в темнице. Я уверена, что Зевсу это понравилось бы.

— Гермес, ты прекрасно знаешь, что у меня нет подземелья.

— Не сырая и темная. — Снова шевеление бровями. — Хотя мы все видели игровую комнату.

Я отказываюсь признавать это. Вечеринки, которые я устраиваю время от времени, являются такой же частью моей роли, как и Аид, как и все остальное. Тщательно продуманный образ, созданный для того, чтобы вызывать мрачные эмоции и, как следствие, гарантировать, что те немногие люди, которые знают о моем существовании в верхнем городе, не будут со мной шутить. Если мне посчастливится насладиться именно этой частью упомянутой личности, кто может винить меня? Персефона бросила бы один взгляд на эту комнату и убежала бы, крича, спасая свою жизнь.

— Тебе пора идти домой. — Я киваю в сторону холла. — Я могу попросить Харона отвезти тебя.

— Не беспокойся. Мы поймаем собственную машину. — Она встает на цыпочки и быстро целуетменя в щеку. — Развлекайся со своим пленником.

— Она не моя пленница.

— Продолжай говорить себе это. — Затем она ушла, танцуя из комнаты босиком, как будто это

самая естественная вещь в мире. Эта женщина изматывает меня.

Дионис, похоже, не собирается оставлять мою кружку, но он останавливается в дверях.

— Ты и солнечная девочка могли бы помочь друг другу. — Он морщится от моего взгляда. — Что?

Это совершенно законная мысль. Она, наверное, одна из немногих людей на Олимпе, кто ненавидит Зевса так же сильно, как и ты. — Он щелкает пальцами. — О, и я доставлю тебе эту партию к концу недели. Я не забыл.

— Ты никогда этого не делаешь. — Как только он выходит за дверь, я хватаю брошенную

кофейную чашку Гермеса и ставлю ее в раковину. Женщина оставляет беспорядок, куда бы она ни пошла, но на данный момент я к этому привык. Прошлая ночь была относительно спокойной по шкале Гермеса-Диониса. В прошлый раз, когда они вломились сюда, они принесли курицу, которую нашли только боги знают где. После этого я несколько дней искал перья.

Я смотрю на кофейник, отгоняя мысли об этих двух нарушителях спокойствия. Они не те, о ком мне сейчас нужно беспокоиться. Но о Зевсе. Честно говоря, я удивлен, что он еще не связался со мной. Он не из тех, кто сидит сложа руки и ждет, когда кто-нибудь заберет одну из его игрушек.

Так чертовски заманчиво протянуть руку первым, ткнуть его носом в тот факт, что эта маленькая светская львица была готова бежать ко мне, а не выходить за него замуж. Это слишком импульсивно и мелочно. Если я намерен использовать Персефону, чтобы действительно отомстить…