Неоспоримая. Я куплю тебе новую жизнь

В те минуты, когда ты рядом – я живой...

Время лечит. Оно притупляет любые чувства и эмоции. Это избытый факт. Так должно быть. Но... Добро пожаловать, в преисподнюю. В зону его личного беспредела.

Спустя месяц Аравин все еще не мог сказать, что свободен. Он был все так же одержимо болен. Ровно так же тосковал по ее улыбке, по ее голосу, по ее выразительным глазам. По взгляду, которым только она одна смотрела. По ее дыханию на том конце провода. Черт возьми, по всему, что с ней связано...

Он существовал строго по системе. Если отбросить сигареты и недостаток сна, его режим можно было назвать оптимальным. Ничто, кроме того, что сидело глубоко в его стальном сердце, не отвлекало Аравина.

Стася ушла из его чертовой жизни, а он позволил ей отдалиться. И с каждым днем он ощущал, как медленно гаснет свет, оставленный ею.

Случались моменты, когда практически подыхал от зверского желания увидеть ее. Тогда, втягивая в легкие никотин, тупо лежал поперек кровати. Рассматривая причудливые тени на потолке, позволял хаотичным мыслям наполнять сознание. Глубоко дышал, ожидая, когда сердце, замедлившись, войдет в привычный ритм. И это срабатывало.

Накатывало жуткое оцепенение. Вроде становился безразличен ко всему миру, только в одном уголке души билась необъяснимая тревога.

И тогда, с отчаянием сумасшедшего мазохиста, Аравин искал Стасю в своем сердце. Неподвижно лежал, ощущая, как теплые волны планомерно топят все остальные чувства.

Право выбора никто не отменял. Это закон жизни. Природой так заложено, что Земля не стоит на месте, движется.

Но каждый новый день на самом деле не отличался ничем действительно новым. Словно кто-то за кадром раз за разом проматывал черно-белую плёнку, которая успела уже приесться до оскомины.

Однако так случилось, что пустой треп постороннего человека оборвал нить самообладания Аравина:

– Вчера твоя девчонка приходила.

Придерживая обернутое вокруг бедер влажное полотенце, Егор застыл у открытого шкафчика. Напрягаясь всем телом, отчетливо уловил то самое мгновение, когда сердце начало стучать чаще. А он просто терпеть не мог, когда это происходило.

– Вы в ссоре? – в голосе Прохорова явно различимо не простое любопытство. И, спаси его, Господи, если это личный интерес. – Она точно избегала встречи с тобой.

Аравину словно соли на раны насыпали. Он бы хотел быть готовым к этой информации. Но, черт возьми, Натаныч и словом не обмолвился о том, что Стася приходила в зал.

– С чего ты взял, что она моя? – холодно спросил Егор, откидывая полотенце на скамью и натягивая боксеры.

Боковым зрением поймал беззаботную улыбку на побитой роже Димки.

– Ну, она только с тобой тусовалась. А ты тупо тр*хал ее глазами каждую свободную секунду. Да-а-а, девчонка – о*ренеть, как хороша! – одобряюще протянул он.

В душе Аравина молниеносно вскипело непреодолимое чувство собственничества, и оно очень яро прорывалось наружу.

– С*ка, забудь даже думать о ней! – зло прорычал он Прохорову.

– Так она твоя?

– Она моя, – в голосе металл.

Он готов убить того, кто посмеет оспорить эти слова.

Димка отреагировал благоразумно. Осторожно кивнул, никак не протестуя. Но через некоторое время, когда оба уже были полностью одеты, все же добавил:

– У нее неплохой удар левой. И она использует его неожиданно.

Аравин чрезвычайно медленно обернулся.

– Ты был с ней на ринге? – спокойно спросил он, демонстрируя поистине железную сдержанность.

Кривоватая улыбка снова расползлась по поврежденному лицу Прохорова, и Егор по себе знал, что эти гримасы приносили парню боль. Но также очевидно было и то, что ситуация его немало забавляла.

У Аравина возникло дикое желание отправить Димку на больничную койку. И очень надолго. Не привык действовать импульсивно и необдуманно. Но в данную минуту ярость захлестывала все разумные мысли.

– Меня Натаныч просил, – наконец простодушно ответил Прохоров, не прекращая улыбаться.

Зверь внутри Аравина угрожающе заревел. Ё* твою мать, он не разрешал Стасе с кем-либо, кроме него, боксировать! И Щукин это знал. Как знала и Стася! Если бы не болтливость Прохорова, они бы просто скрыли это от него.

Сильный удар в грудную клетку резко отбросил Димку на металлические шкафчики.

– Бл*дь, просто держись от нее подальше!

Протяжной стон сорвался с губ парня, но прокашлявшись, он снова болезненно улыбнулся.

– Я тебя услышал.

Внезапно Аравину стало не до Прохорова. Нацелился на выход, но сдавленное бормотание мимо воли скользнуло за ним:

– ...да на мне живого места не осталось... но всегда, пожалуйста...

Для Егора всегда было очевидно, что у Димки свои причины для безрассудства и агрессии. Но его это никогда не заботило. А сейчас и подавно Аравину не нужны чужие проблемы. Потому что он решил увидеть Сладкову.

***

Спешно пробираясь сквозь шумную толпу школьников, Стася едва справлялась с наполнявшим ее бессильным раздражением. Она старалась оторваться от болтливых одноклассников, и как можно быстрее оказаться за воротами гимназии.

В эти долгие секунды девушка готова была назвать себя социопатом, так сильно ее душил поток несдержанных подростков. Их голоса, запахи и лица смешивались в Стасином затуманенном сознании.

Видимо, просто день сегодня выдался очень напряженным. Сначала ее мозг попытался переварить длинную устную рецензию седеющего учителя русской литературы на роман Толстого. Некоторые выводы педагога ввели Стасю в откровенный ступор. Она не понимала, что с ней было не так, но определенно она имела совершенно иное мнение о поведении героев. Настолько отличительное от массового, что озвучивать ей его явно не следовало. Поэтому она старательно делала нужные пометки в своей тетради, в надежде перенять чужое мышление. К концу занятия голова у Стаси просто гудела от напряжения, и алгебра, шедшая последним уроком, добила ее окончательно.

Еще у нее болезненно ныли мышцы после вчерашней тренировки.

Возможно, завтра ей стоило бы притвориться больной. И желательно, смертельно. Раненое сердце абсолютно не шло в счет.

– Сладкова, ты, что сегодня, на пожар? – насмешливо окликнул девушку Максим Пономарев.

– Просто спешу, – отмахнулась Стася, не сбавляя шага.

– Давай в пиццерии посидим, а, Насть? – небрежным тоном предложил парень.

В гимназии многие считали Сладкову странной. И это еще мягко сказано. Хотя она вела себя более чем спокойно в последнее время, никто не забыл ее первый год в этом месте. Грубые высказывания, брань и агрессию. Она выбивалась из общей массы богатеньких детишек. И самым удивительным для ее одноклассников было то, что Стася не пыталась что-либо сделать, чтобы стать одной из них. За глаза ее называли высокомерной и заносчивой, но продолжали обращать внимание. Особенно парни. С некоторыми она даже неплохо общалась. Но Максим Пономарев заслуженно относился к категории самоуверенных придурков.