Неожиданность

— А если мы передумаем?

— Потом меня это касаться не будет, решайте именно сейчас.

Они отошли, пошушукались минуты три. Надумали. Подошли.

— Мы идем, атаман.

Ну и ладненько.

На базаре сходу взяли нам с Ваней каждому по теплому кафтану и по войлочной епанче со здоровенным капюшоном. Матвей мне епанчу не показывал, только говорил о ней. Поразительное сходство с армейской плащ-палаткой из далекого будущего! Купили олифы и штук пять свечей — надо же защититься от воды сверху донизу.

Присмотрели Наине суконный охабень. Она было зароптала:

— Вы еще охабень-похабень мне хапните!

Но Ванька ее безжалостно пресек.

— На собольи шубы сама иди зарабатывай!

Видно паренек и тут за меня встает горой. Добавили женский, не менее теплый, чем у нас кафтанец и пошли к сапожникам. Тут пришлось заказывать трое разных по размеру сапог, высотой до верхней трети бедра. Мастера рассказывали нам о куче всяческих водоотталкивающих средств — тут тебе и парафин, и смесь льняного масла с дегтем и сырым яйцом, и еще что-то уж совсем нам с ребятами неведомое, пока их не оборвал старенький сапожник, взявшийся тачать обувку для кудесницы:

— Цыть, пострелята! Лучше воска все равно ничего нету.

Пострелята, мужики лет по сорок-пятьдесят от роду, уважительно смолкли. Не зря мы свечи рванули!

Зашли в шапочный ряд, подобрали три недорогие, но теплые шапки. У оружейников экипировали Ивана — арбалет и болты к нему, метательные ножи, дешевенькую саблю. Шашка была больше для красоты и порядка — черный волхв так близко к себе не подпустит, но мало ли что еще в дороге приключится! А вид грозного клинка всякую разбойную сволочь отпугнет.

Глава 22

Вернулись домой, увешанные покупками, как три новогодние елки игрушками. Богуслав уже закончил занятия по развитию интеллекта у волкодава, и ждал меня, сидя на лавочке. Марфа лежала у его правой ноги.

— Вот сейчас собака уже понимает и мыслит, как семилетний ребенок. Через недельку до двенадцатилетнего подростка и дойдет.

Я покосился на умницу с сомнением.

— Может и так сойдет?

Марфа неожиданно вскочила и грозно на меня залаяла.

— Борется за свои права, — заметил волхв, — не хочет больше в дурах ходить. Надо бы и тебе способностей прибавить.

— Ума долить, как собаке?

— Это я у человека слаб сделать. Тут как с рюмкой водки. Она раскрывает кое-что в характере — смелость, вплоть до отчаянности, веселье через край, доброту необыкновенную, злобу зверскую. Так и я. Есть у тебя скрытая какая-нибудь способность, слишком слабая, чтобы можно было ею пользоваться, я могу добавить. А людской ум в ведении высших сил — мне недоступен. Вот ты мне можешь ума долить.

— Это как?

— Вот, положим, обидел я тебя своими глупыми шуточками. Ты мне — хоп! — и решил ума добавить.

Я заинтересовался.

— И как же?

— Обычным методом — пинком в задницу! — и, немножко обождав, захохотал, заухал филином.

Я вздохнул. И это умнейший человек этой эпохи! У нас и в пятом классе средней школы уже так не шутили. Марфа опять повела себя как-то странно — начала кружиться, приседая на задних лапах, и как-то подозрительно подкашливать.

— Что это с ней, — забеспокоился я, — заболела чем-то?

— Просто первый раз в жизни смеется.

— Она и раньше, бывало, тоже прыгала, правда, как-то иначе.

— Веселилась, видя твою радость, не более того. Собаки очень остро чувствуют эмоции хозяев.

— А сейчас она, может, на твой хохот реагирует?

— Это я на ее смех веселюсь. Я уже после нее смеяться начал — подождал реакцию собаки с мышлением, как у человека. Раньше Марфе наши шутки, особенно рассказанные, а не показанные в лицах, были недоступны.

Калитка открылась и во двор вошел протоиерей Николай с мешком. Не иначе, как с прихожан еще пожертвований на церковь насобирал. Вновь неожиданно повела себя Марфа. Вместо того, чтобы рваться терзать нарушителя, или хотя бы гавкнуть в его сторону, она внимательно изучала пришедшего, периодически поглядывая на меня.

— Ждет твоей команды, — разъяснил ситуацию Богуслав,

— душить или не душить.

Да, если бы моя собака была на месте Гамлета, душевных терзаний в самой известной пьесе Вильяма Шекспира значительно поубавилось бы.

— Марфа, свой, — негромко сказал я, — никогда не трогать и не держать, пусть проходит, куда хочет.

И собака кивнула! Вот это да… Потом, потеряв к чужому человеку интерес, ушла валяться в будку, видимо мыслить по-новому.

Протоиерей плюхнул мешок на скамейку.

— Вот, еще денег тебе принес. Когда начинаешь стены класть?

— Завтра инструменты получу и начну.

Дальше Николай повел хитрые (как ему казалось) речи, о том, что в любом деле нужна божественная помощь. По этому вопросу споров не было. Но для получения поддержки высшей силы, мало будет просто помолиться. В связи с тем, что я сроду и не молился, обсуждение как-то не задалось. Затем нам объяснили, что иконки, даже мироточащие, образки, нательные крестики нас не выручат Наличие креста или иконы тоже погоды не делали. Мне, прожившему 57 лет без каких-либо церковных причиндалов, это было очевидно. Поэтому я просто молча кивал. Богуслав в беседу не встревал, и, судя по его лицу, думал о чем-то своем, боярском.

Окрыленный редким единодушием пастыря и аудитории, протоиерей перешел к главной части своей проповеди. Если ты идешь спасать мир, нужна в этом нелегком деле поддержка православной церкви. И организовать ее должен не какой-то там заштатный попик, а кто-нибудь из высшего духовенства. Страшно хотелось спросить: и чем выше, тем лучше? А получив ответ: да, да! — порадовать настоятеля Софийского собора неожиданным известием. Как хорошо, что с нами епископ Герман идет! — и долго любоваться лицом священнослужителя. Но в связи со слишком явной святостью собеседника, неуместные шутки отвергались.

А Николай уже рассказывал, что очень скоро он получит неожиданный отпуск и сможет проводить наш отряд недалеко — ну, скажем до Киева. Надо только не забыть сообщить о дате выхода. Просто иезуитская хитрость была заложена в эти слова. Я как-нибудь поеду, а уж потом нипочем не выгонят!

Извини, отче, но свободных мест нету. Ты будешь обманут самым незатейливым образом. Сейчас тебе что хочешь пообещают, вплоть до принятия всем коллективом обета безбрачия, соблюдения постоянного поста и поголовного, вплоть до иудеек, пострига в монашество, но потом элементарно объегорят — ничего перед уходом не сообщат. И молитесь за нас в вашем подшефном соборе!