Неожиданность

Марфа, как обычно, была при мне. Невзирая на невиданный ум, ее любовь и преданность к хозяину никуда не делись. Собака — и этим все сказано. А неблагодарное человечество из этого славного имени своего лучшего друга сделало ругательство.

Мы с Богуславом весь вечер валялись на кроватях, стоявших теперь в метре друг от друга, и обсуждали минувшие события. Ткнула его стилетом в сердце, конечно, Василиса-Мавра.

— Как же ты дался? Такой опытный боец, а опростоволосился, как зеленый мальчишка.

— Подольстилась как-то гадина, не ждал от нее этакой паскуды. Да и оружия при этой заразе не приметил. А как взялась целовать да обнимать, вовсе и осторожность, и ум потерял, как токующий глухарь стал — ничего не вижу, ничего не слышу. Подходи и бери голыми руками. Очень ловка. Я таких ловких баб и не видывал сроду.

— Наина говорит, что это была ведьма от Невзора подосланная.

— Вот оно что! Теперь все понятно. А то тоже лежу голову ломаю, как это я так не уследил. А ведьму разве уловишь. И мужиков злые колдуньи гнут, как хотят, не чета они простым бабешкам. Обычной женщине, чтобы такого эффекта добиться, повезти должно, подойти ей надо к твоей душе, как ключу к замку. Без этого строй глазки, не строй, в постели ловчи, не ловчи — мужик холоден останется. А ведьме только нужное заклинание прочесть, и готово — вей из мужика веревки.

— Не пойму, зачем эта Василиска стилет из твоей раны выдернула? Прибытка никакого, а кровью обдаст. Будто чуяла, что кровопотерю потом замещать придется и решила платьем пожертвовать. Ладно бы кинжал очень нужен был, так нет, тут его и бросила.

— А ты много мне крови отдал?

— Литр или полтора, учесть трудно было. Я раньше, бывало, по пол литра сдавал, гораздо лучше себя, чем сейчас, чувствовал.

— Выходит мы теперь побратимы? Кровные братья?

— Выходит так.

Браток смущенно покашлял и повинился.

— Подлая Василиса сразу умелась. Это я, Володь, ножик выдернул, думал так лучше будет. А потом сознание потерял.

— Ну с тебя какой спрос, ты же не врач из 21 века.

— Надо было тебе, Вов, у кого-нибудь другого кровь взять, сейчас бы хоть ты в полной силе красовался. А ты — и голова, и душа похода.

— Так бы и сделал, да побоялся тебя добить.

— Как так? Почему?

Я взялся объяснять про группы крови. До резус-фактора дойти не удалось.

— Хватит, хватит. Кончай свою заумь нести — сил нету слушать. Скажи лучше, а почему ты своей крови залить не побоялся? Чем она краше?

— Мою кому угодно перелить можно, реакции не будет.

— Это колдовство такое?

— Это задано, как цвет глаз.

Боярин замолчал. Посопел.

— Выходит, ты мне жизнь спас? — спросил каким-то перехваченным, необычным голосом.

— Выходит, — развел руками я.

— Это из-за похода?

— Не поход нас вместе свел, а ранение князя. А потом мы везде вместе были, от тебя я только добро видел и давно понял, что лучше тебя у меня друга нет. Ты мне Вечерку вместе с землями и лесопилками устроил, боярином Мишиничем меня сделал, лучших коней на всю ватагу из жадного князя выбил, одел как знатного человека, дал силу невиданную и реакцию сверхбыструю, собаке ума долил. Обычно я всем в этой жизни помогаю, а чтобы кто-то мне столько раз и совершенно бескорыстно помог, кроме отца и матери, не видал. Так себя ведут только очень близкие кровные родственники. Я бы и совсем чужому крови дал, я лекарь с божьей помощью, что в той жизни, что в этой, но не больше, чем пол литра — своя жизнь дороже. А тут лил, пока голова не поехала. Теперь мы точно братья, биться друг за друга будем насмерть.

— Обнял бы тебя, брат, да подняться сил нету, — просипел Богуслав.

Я, покачиваясь, встал, кое-как сделал пару шагов и обнял лучшего друга и побратима. Вернулся и опять упал к себе. Полежали молча.

— На склоне лет своих нашел я тебя, братишечка. Всю жизнь, как одинокий волк брожу, бабы не в счет, — взглянул на меня увлажнившимися глазами Слава.

Я смолчал. Сам тоже на исходе дня, большую жизнь, считай, так же одиноко прожил. Женщины менялись, а одиночество со мной не расставалось. А теперь комок стоит в горле — обрел старшего брата, о котором мечтал с детства.

Минут через пять Богуслав поинтересовался нашим состоянием дел.

— И когда мы теперь выйдем?

— Не могу сказать. Даже на приведение меня в норму дня три надобно, а лучше пять. О тебе вообще молчу.

— Да я могу!

— Поднять ногу. И отличиться по-собачьи. А ехать еще рановато.

— Ты вон Мстислава как быстро на ноги поставил, а он весь разодранный был!

— У него даже кишки целы были. Опасность больше от заразы всякой была, что в рану попала. Кишки промыли, рану зашили, нечисть волховской силой прибили. А у тебя мышца сердца проколота с двумя оболочками, и пока их не зарастим, о походе можно и не мечтать — риск больно велик.

— С тобой не поспоришь, ты лекарь видный. Выходит, тут будем торчать до морковкина заговенья?

— За морковку не ведаю, но поторчать придется.

— А если нас лежа с тобой повезти?

— На телеге, боюсь, растрясет твое сердчишко.

— Тебя на телеге, а меня на носилках.

Я поразмыслил, опираясь на богатый скоропомощный опыт.

— Народу маловато. Для переноски больного с таким как у тебя весом, на дальнее расстояние на носилках, надо самое меньшее троих человек — в головах гораздо тяжелее чем в ногах, туда двоих придется ставить. А у нас ни протоиерей, ни Наина на это дело не годятся. Если только вперед Емельку поставить, а сзади остальных менять, получится неплохо, но медленно, и мужиков сильно умаем. Далеко отсюда до Киева?

— Пятьсот верст.

— Далековато. Дней семь бы в полной силе добирались, а так будем брести не знаю сколько.

— Народ мучить не будем.

— А как же?

— Между коней меня привяжем.

— Это еще как?

— От головы одной лошади до хвоста идущей сзади привяжем по длинной лесине слева и справа. А между конями подцепим носилки со мной. Каждая лошадка понесет половину моего веса. По два пуда их не отяготит. Периодически коняшек будем менять.

Задумано, вроде, было и неплохо, но я о таком даже в учебниках не читал.

— А сам ты видел что-нибудь подобное?

— После каждой битвы так раненых дружинников везли, испытанное дело. А ты себе телегу помягче закажи, ты же в них горазд, знаешь, как надо мастерить. За цену не ведись, денег, если что, у твоего тезки Мономаха добудем — после Киева нам Переславль, где он сейчас княжит, по ходу будет. А в силу войдешь, груз на коляску с Зорьки свалим.

Однако, подумал я, главная голова у похода больше не моя. Есть другая — и поумней, и поопытней… Под эти мысли позаращивал еще рану, дернули еще по сто грамм полезнейшего церковного красного винишка, заели только что изготовившейся говяжьей печенкой.

— Богуслав, давай-ка ты теперь у нас атаманом будешь, — предложил я другу. — Ты все-таки опытней меня гораздо в этих походных делах, сколько лет дружины, как воевода водил.

— А вот это уж совсем ни к чему, — решительно отверг мою идею Богуслав, — коней на переправе не меняют. Ты у нас признанный лидер, наше знамя, наш стяг, наша хоругвь, народ за тобой уверенно идет. Они все тебя давно знают, видели, как ты из нищеты в богатые люди вырвался чисто своим умом и удачей. У тебя все получается, за что бы ты не взялся. А без веры боевой дух враз упадет, потащит людишек в разные стороны. А я для них звук пустой. В деле они меня не видали, прежняя ратная слава тут не выручит — противник у нас невиданный, здесь подход совсем иной требуется. А ты как раз славишься необычными подходами и нестандартными решениями. И удача тебе всегда сопутствует. А без нее мы такого страшного врага не одолеем. У меня этого нет, я больше умением беру. А для такой битвы ни у кого из нас умения нет. Давно уж не бились черные с белыми, не одна сотня лет минула. Все опасаются — и мы, и они. Поэтому Невзор ко мне ведьму и подослал. Хочет заранее самого сильного бойца из схватки убрать, а потом уж с оставшимися спокойно разобраться.