Неожиданность

— А моя одежда?

— Викинга возьми, он повыносливее других коней будет. Донесет твою одежонку, — посоветовал я. — Ахалтекинец из ахалтекинцев! Марфуша, мне сейчас некогда, пробегись с Матвеем.

— Гав! Сделаю!

— Матвей, на коней не влезайте, — наши сильно усталые, местные от голода уже шатаются. Сами добежите, быстрее выйдет.

Слав, не упусти Маняшу, пошли все вместе поговорим. Кстати, Маня, у тебя как полное имя?

— Мария я.

— Смотри, Мария, прятаться не смей! Дело — не шутейное!

Евсей, вожжи есть?

— Как не быть!

— Быстро тащи, пентюх! — рыкнул боярин. — Пороть что ль кого будем? — недоуменно поинтересовался он у меня.

— Собак на поводки пусть молодцы возьмут. А то сейчас овчарки увлекутся, рванут по холодку, гоняйся еще и за ними.

Матвей с Венцеславом быстренько привязали вожжи к ошейникам собак.

— Марфа твоя очень толкова. Я вошел, она как раз Коршуна стойло нюхала, — похвалил среднеазиатку Богуслав.

— А мой подгалянский сторожевик первый смекнул, какой след надо брать! — ревниво отозвался шляхтич.

— На выход давайте! — оборвал восхваления разных пород лучших друзей человека я, — след простынет, пока тут болтаем!

Боярин проводил нашу пастушеско-ушкуйно-королевскую опергруппу, усиленную волкодлаком за ворота, а потом отвел Машу, Татьяну, а точнее Большую Старшую ведьм Киева Пелагею в теле богатырки и меня, в собственном, слава Богу, теле, в свой кабинет.

Мария пыталась ввиду низости чина остаться стоять перед нами, но Пелагея ее ткнула в грудь ладонью и усадила.

— Посиди с нами, в ногах правды нет. Впереди еще длинная и трудная ночь, неизвестно что еще делать придется — объяснила мертвая ведьма девахе. — Говори, что тут боярыня без мужа сотворила.

— Потом меня уволят? — пискнула Маняша. — Опять на Посаде нищенствовать придется?

— Ты сколько сейчас получаешь? — вступила в дело латная кавалерия в моем лице. — Да не ври тут нам! Враз все трое увидим и башку свернем!

— Два рубля…, — сразу призналась девица, — и кормят еще.

— А с сегодняшней ночи станешь получать пять, и будешь старшей над всей домашней прислугой.

Маша попыталась прямо сидя начать целовать мне руки.

— Да я…, да что хотите скажу…

— Не надо тут ничего целовать, … твою мать! Сиди смирно, нехорошая с ушами! — заругался я. — Нам нужна от тебя только правда, и ничего кроме правды! Никаких выдумок, домыслов, слухов не пересказывай! Все потеряешь и пошла на Посад! Что ты сама видела запретного?

— Елисей вор, а Капа ему в этом потатчица! — затараторила Маняша, вскочив на ноги и размахивая руками для убедительности.

Мы переглянулись. Если дело только в воровстве, ничего нам это не дает.

— Ты, девка, не колготись, — взяла ведьма дело в свои опытные руки. — Нас интересует, кто-нибудь из вас видел, что боярыня с тиуном точно любовники? Никаких врак не надо!

— А, вот чего надо-то, — протянула девка. — Это я сама видела! Тут врать не надо.

— Сказывай! — прошипел злющий боярин, — все говори, ничего не утаивай!

— Да я зашла как-то к боярыне чего-то спросить с утра, а они с Елисеем лежат голые и обнимаются! Задвижку, видать, закрыть позабыли. На иконе могу поклясться!

Мы все видели — не врет. Я Марии тут же выдал рубль. Она расцвела.

— Вот спасибочки, порадовали девушку! — почти пропела девица. — Чем еще могу помочь?

— У вас в городе кто главный в церкви?

— Епископ Ефрем.

— Грек?

— Он русский, из обедневшего боярского рода. Десять лет все хозяйственные дела у Великого князя Изяслава Ярославича вел, любимцем княжеским был. Но надоела ему наша серая жизнь, решил монахом стать. Принял постриг, оскопился и уехал в Константинополь.

— А зачем было евнухом делаться?

— Чтоб паскудные мысли о женках служить Царю Небесному не мешали. И он бы в Византии до сих пор жил, но организовалась Переславльская епархия, и послать епископом кроме него было некого.

Двадцать лет уж он у нас. Понастроил тучу всего! Кафедральный собор имени святого Михаила поставил, церкви святых Федора и Андрея, всяких строений церковных: и Епископский Дворец, и две бани-крестильни для взрослых — все из камня поднял. Три даровых больницы-лечебницы сделал. Сам целитель от Бога, — святой человек!

Обнес Детинец каменными стенами. Мастеров-каменщиков от него артель целая ходит, другая плинфу обжигает, церковную утварь его люди делают и стекло сами льют. Большая часть в Киевскую Митрополию и по другим городам увозится, но и Переславль при нем Каменным городом стал.

Немеряно всего за эти годы настроено из камня — и боярам, и купцам мастера от митрополита Ефрема палаты понаставили. Епархия у нас, видимо, богатейшая — все попы толстенные ходят и с вот такими крестами серебряными!

— Ты ж говорила, что он епископ, а теперь вдруг митрополитом стал. Как так?

— Не знаю. Я девушка простая, хоть и набожная. Это тебе надо с кем-нибудь из священников поговорить. Только все так говорят — то так, то эдак.

— Старше его по церковному чину в городе никого нету?

— Даже и равных-то нету. Его все владыкой зовут.

— Пойдешь завтра с нами к владыке? Полезен будет рассказ твой о боярыне.

— Даже и не знаю…

— Десять рублей тут же выдам. Пойдешь?

— Побегу!

— Это хорошо. А нет ли еще такой глазастой девушки?

— Как не быть. Варвара с боярыней на Трубеж купать ее выезжала.

— И что?

— А тиун с ними увязался. Дескать, купальню подстучать кое-где надо, поплотничаю, как любил в своем поместье в прежние годы. Ящик с инструментом прихватил.

Еще двое дружинников с ними были для охраны. Ну, тех сразу за кусты подальше караулить отставили, а Елисей вокруг купальни ходит, молоточком постукивает, да посвистывает весело эдак. Боярыня разделась до исподнего, а Варвару выставила из купальни — поди, дескать, дружинников проверь, хорошо ли бдят, не уснули ли часом.

Но Варька не дура, поняла, что не просто так отсылают, отошла в сторонку да в кустах и спряталась. И сама видела, как Елисей хозяйку из купальни выволок, загнул к лавке, рубашонку задрал и отпользовал ее сзади от всей души! Отплотничал, говорит Варька, от и до! А штука у него… — тут она взялась разводить руки для наилучшего показа.

Богуслав зарычал и унесся.

— А чегой-то он? — удивилась любительница эротических рассказов, — от чего убежал?

— От тебя скрылся. Ну ты, Манька и дура! — открыла глаза теремной девчушке Пелагея. — Кто же законному супругу рассказывает какие причиндалы у любовника его жены!