Непокорный алжирец

Взошло солнце, Природе не было дела до того, что вершили люди под покровом ночи. Она благоухала и сияла красками, набирая силы для грядущего дня.

Под лучами солнца, которое поднималось всё выше и выше, переливались шёлковые полотнища знамён и флагов в Новом городе. Однако весёлого оживления, смеха, песен не было слышно. Странная это была толпа, запрудившая в то утро центральные улицы Алжира.

Лила тоже вышла из дома. В последние дни она делала это не часто. Но сейчас, после тревожной ночи, ей захотелось своими глазами посмотреть, что происходит в городе. Оделась она поскромнее — чёрная узкая юбка и простая, мужского покроя блузка очень шли ей, делая её совсем юной.

На Лилу заинтересованно посматривали, особенно молодёжь, порой кто-нибудь заговаривал с ней. Она не сердилась. Всё-таки Лила оставалась Лилой, ей нравилось привлекать внимание мужчин.

Двое крепких парней шутливо заступили ей дорогу. Она охотно остановилась, разглядывая необычную зелёную форменную одежду, новенькие пистолеты и кинжалы на поясах.

— Что это у вас за форма? — полюбопытствовала она.

Один из парней повернулся боком — на рукаве, повыше локтя золотились буквы: «ОАС».

— Красиво, — не то в похвалу, не то в осуждение произнесла Лила.

Таща за собой упирающегося откормленного барана, подошёл подросток, одетый в такую же форму. На шее барана болталась фанерная бирка с надписью: «ФНО», а на лоскуте кумача, прикреплённого к бараньей спине, было крупно написано на французском и арабском языках: «Независимость».

— Познакомьтесь с господином Независимость, — засмеялся один из парней, обращаясь к Лиле.

— Герой сегодняшнего дня, — поддакнул второй.

Лила погладила тугие завитки на лбу животного.

— С таким парнем стоит познакомиться поближе, — пошутила она.

— Сегодня мы намерены распроститься с господином Независимость. Приглашаем на пир и вас.

— Я шашлычником буду! Нет, я! — наперебой выкрикивали парни.

— А я убью господина Независимость! — хвастливо закричал подросток, притащивший барана.

Лила удивлённо посмотрела на совсем юное, круглощёкое лицо, на пухлые губы, ещё сохранившие наивное детское выражение.

— И ты собираешься убивать?

— А что, не сумею, думаете? Ха! Трах-трах! — и готово… Я не только барана, я и мусульман сегодня…

— Перестань! — прикрикнула Лила. — Кто только вам, таким, оружие доверяет!

— Не беспокойтесь, мадемуазель, — сказал первый парень, — его обучили обращению с оружием.

— Именно они и защитят национальное величие Франции! — заметил кто-то из собравшихся вокруг барана.

Мальчишка гордо выпятил грудь.

Мимо медленно проехал автомобиль с установленным на крыше мегафоном — всех приглашали на центральную площадь. Там собралась большая толпа. На высоком постаменте стоял открытый гроб с телом Беркена. Двое сыновей старика тихо переговаривались с Шарлем Ришелье возле импровизированной трибуны. В стороне утирали слёзы жена и невестки покойного.

Траурный митинг открыл Шарль. Он говорил о Беркене как о национальном герое, павшем от преступной руки врага. Потом с пеной у рта напустился на алжирских революционеров, а в заключение пригрозил Елисейскому дворцу и призвал всех к решительному сражению «За свободную Францию».

— Французы! Дорогие соотечественники! — взывал расчувствовавшийся Шарль. — К вам обращаюсь я! Скажите, кто поднял Алжир до его нынешнего уровня? Разве не мы?!

— Мы! — отозвались в толпе.

— Кто сделал Сахару жемчужиной Африки?

— Мы!

Волнение сжало Шарлю горло. Он замолчал, торопливо отыскивая в кармане носовой платок. Его объёмистый живот колыхался.

— Правильно говорите, мои дорогие друзья! Мы сделали Алжир Алжиром, мы его истинные хозяева!.. Перед всеми вами клянусь отдать за Алжир всю свою кровь до последней капли. Алжир — это Франция! Франция — это Алжир!

5

А в это время в Касбе истинные хозяева Алжира тоже закончили митинг и двинулись в сторону Нового города. Они несли знамёна, но цвет их был иным. И надписи на транспарантах были другими: «Да здравствует независимый Алжир!», «Долой колониализм!», «Требуем переговоров о перемирии!», «ФНО!», «ФНО!»…

Нескончаемым потоком шли рабочие, служащие, ремесленники, торговцы. Даже два муллы присоединились к демонстрации. Рядом с ними шёл ахун Абу-саид; он долго уговаривал народ не накликать беду на свою голову, но в конце концов махнул рукой и пошёл вместе со всеми. В обычные дни все люди жили разными заботами, разными интересами и желаниями. Сейчас тысячи сердец бились в едином ритме, стремление у всех было одно: независимость Алжира! Что даст независимость людям, столь различным по социальному положению? Об этом не думал никто. Людей вёл благородный душевный порыв. Вот в развевающейся траурной чадре идёт Джамиле-ханум — мать доктора Решида. Что ей делать здесь, в этом бурлящем людском водовороте? Сидела бы дома, оплакивала горькую участь сына. Но нет, она хочет быть среди тех, ради кого её мальчик, её Ахмед испил чашу страданий.

Рядом с ней пристроилась Рафига. Глаза девушки полны восторга и страха, сердце колотится в груди: а вдруг случится что-то ужасное? Не дай бог! Она пытается совладать с собой, но это ей плохо удаётся. И всё-таки она идёт, не отставая от других, и только косится краешком глаза на Мустафу, который несёт в руках знамя. Может, любовь к парню придаёт ей силы, а возможно, её влечёт общий порыв, так или иначе — она идёт с людьми вместе.

Тут же шагает гончар Джаббар, с одной стороны семилетняя дочка, с другой — жена. Идёт как на праздник: шумит, смеётся — море по колено. Ему-то зачем совать нос в эту передрягу? Зачем ему-то независимость? За двойную цену кувшины свои продавать станет, что ли? А идёт! Не забился в щель, как Бен Махмуд или Абдылхафид — кандидаты в новое правительство.

Помня наказ коменданта, часовые у контрольного поста распахнули ворота и отошли в сторону. Они со страхом смотрели на нескончаемый человеческий поток, выливающийся из ворот Касбы.

На улице Виктуар путь демонстрантам преградили поставленные вплотную друг к другу тяжёлые грузовики. На один из них взобрался молодой француз.

— Поворачивай назад!.. Иначе откроем огонь!

Толпа на мгновение замешкалась. Но тут же, подбадриваемые многочисленными возгласами, люди бросились к машинам, чтобы расчистить путь всей колонне, но засвистели пули, взорвались гранаты. Несколько человек упали. Демонстранты лавиной двинулись на врага. Отряд Мустафы вырвался вперёд и, стреляя на ходу, приблизился вплотную к машинам. Из окон второго этажа здания Страховой компании огненным градом посылались пули. Они хлестали безоружную толпу, в паническом ужасе заметавшуюся между домами. Люди стонали, вскрикивали, падали, кричали и плакали женщины и дети. Одним из первых пуля сразила старенького муллу Хабиба. Он тихонько охнул и упал, не успев произнести в последний раз имя аллаха. Громко вскрикнув, опрокинулся навзничь кувшинщик Джаббар, заслонивший собой дочку. Девочка ударилась о землю и отчаянно закричала. Детскому крику ответил полный ужаса и тоски вопль матери, потерявшей своего ребёнка. А автоматы, всё били и били, как заведённые. Не устрашить, а уничтожить демонстрантов дал команду майор Жубер.

Майору Лакдару с небольшим отрядом муджахидов удалось благополучно миновать огненный заслон и, прижавшись к стене дома, они стали метать в окна второго этажа гранаты. Оттуда повалил белёсо-жёлтый дым, автоматы умолкли.

— Кто без оружия — все назад! — закричал Лакдар, обернувшись.

Толпа отпрянула. Вслед ей с чердака гулко затарахтел, заторопился пулемёт, снова вырывая десятки жертв. Высадив дверь, муджахиды ворвались внутрь здания. Пулемёт рычал и плевался свинцом ещё несколько минут и вдруг, словно поперхнувшись, утих. Сразу стал слышен сумасшедший рёв бронетранспортёров, спешивших к месту побоища. Лакдар понял, что сопротивление, кроме лишних потерь, не сулит ничего. Если бы нескольким смельчакам не удалось пробраться вовнутрь дома, сейчас вся улица до самой Касбы превратилась бы в кладбище. И так не счесть было трупов и раненых.