Неправильный боец РККА Забабашкин 3

На этот раз больше он ничего говорить не стал, явно собираясь дожидаться моего ответа.

Морочить себе голову ненужными подсчётами мне не хотелось, и я честно ответил:

— Не знаю. Я подсчётов не вёл.

— А ты посчитай, всё равно нам с тобой ещё долго идти. Так что посчитай, — настаивал он.

— Не хочу. Это долго и муторно.

— А ты напрягись. Я же не ради праздного любопытства прошу, а ради дела!

— И как твоему делу поможет число уничтоженных мной немцев?

— Не моему, а нашему — общему делу, — поправил меня визави.

— Хорошо. Пусть так. Но всё равно я не понимаю связи и логики, — сказал я.

— А я тебе скажу эту логику, но чуть позже. А сейчас давай, помоги мне сделать подсчёт.

— Считай сам, раз тебе надо. А я скажу, так оно или нет, — вздохнул я, понимая, что от Воронцова так просто не отделаешься.

И тот приступил к подсчётам.

— Ну вот смотри, когда ты стрелял из засады непосредственно по колонне, ты уничтожил, будем считать, по меньшей мере, сто гитлеровцев. Конечно, скорее всего, ты их перестрелял гораздо больше, ведь ты не только из мосинки стрелял, но и из ПТР, уничтожая танки и бронетранспортёры вместе с экипажами. Но пусть для ровного счёта будет сто солдат противника. Далее, не менее двадцати гадов ты положил у места засады в лесопосадке. Я сам видел, как они валялись вокруг твоей позиции, на которой находился ты. Также ты уничтожил около тридцати человек пехоты противника в картофельном поле. Потом ликвидировал личный состав батареи — это человек сорок. И миномётчиков — это ещё сорок человек. Ну и так — по мелочи. И это всё за половину дня. Ты понимаешь, к чему я клоню?

— Надеюсь, не к тому, что если за полдня у немцев минус двести пятьдесят безвозвратных потерь, то за полный день будет полтысячи. А если ещё взять сверхурочные, то вообще под шестьсот человек может выйти, — как мог, улыбнулся я в ответ на фантазии чекиста.

— Ты зря ёрничаешь, я как раз к этому и клоню.

— И напрасно ты это делаешь. Мои утренние исполнения — это чистая случайность — стечение обстоятельств. Такого каждый день не сделаешь.

— Почему же не сделаешь? Немцев, вон, — он откинул голову назад, показывая направление, — куда ни плюнь, обязательно в какого-нибудь гада попадёшь.

— Да при чём тут это?.. Я говорю не про количество вероятных целей, а про то, что мне сегодня просто повезло, — пояснил я.

— Не надо преуменьшать свои заслуги, — не согласился со мной командир. — Ты и до этого две колонны танков и их экипажи расстрелял, да о тех, что в грузовиках и броневиках были, забывать не стоит. Да ещё и самолёты сбил. Так что там тоже не менее двух сотен на твоём счету было. А это значит, что две-три сотни уничтоженных противников в день для тебя — это не предел, а норма. И вот именно по этой норме я и ориентировался в своих расчётах.

— И что ты там насчитал?

— А то, что если в день ты будешь ликвидировать среднюю норму — двести пятьдесят солдат врага, то в месяц ты уничтожишь семь с половиной тысяч, а в год девяносто тысяч противников. Как известно, армия врага, которая вторглась на нашу землю, насчитывает более пяти миллионов человек. И получается, что если у нас таких Забабашкиных, как ты, будет всего семьсот человек, то война и года не продлится. Ты понял, куда я клоню?

— Понял. И могу продолжить за тебя, — сказал я и постарался как можно ближе скопировать хриплый бас Воронцова: — И если таких Забабашкиных у нас будет не тысяча, а десять тысяч или даже сто, то война продлится один день.

— Вот, — закивал он, — ты всё правильно понял. Правда, опять съёрничал, превращая мою идею в буффонаду. Но всё же мысли твои двигались в правильном направлении.

Понимая, что этот разговор обязательно заведёт куда-нибудь не туда, решил немного поутихомирить не на шутку разыгравшуюся фантазию визави.

— Товарищ лейтенант госбезопасности, ты забываешь, что таких Забабашкиных у нас не тысячи, а миллионы, которые бьются с врагом не менее, а быть может, даже и более отважно, чем один конкретный Забабашкин в виде меня.

— В этом ты прав, — не повёлся чекист. — Но ты не совсем, наверное, понял, о чём я говорю. Я говорю об усовершенствовании наших красноармейцев.

— Ага, а я говорю, что это всё фантастика.

— И совсем нет, — не согласился визави. — Просто ты молод, и тебе кажется, что всё это невозможно. А моё поколение привыкло ставить высокие цели и, несмотря ни на что, добиваться своего.

— И как ты собираешься добиться того, чтобы таких, как я, стало больше? Клонированием? — хохотнул я и осёкся.

«Что-то не то я говорю. Какое ещё клонирование? До него ещё лет семьдесят. И то в зачаточном состоянии будет!».

Но мою фразу Воронцов услышал по-своему.

— При чём здесь колонии? У гитлеровской Германии из капиталистических стран, наверное, колоний меньше всего. Но это им не помешало захватить всю Европу и напасть на нас. Что же касаемо вопроса увеличения таких снайперов, как ты, то я считаю, что тебя нужно немедленно начать изучать.

Мне моментально представились белые стены, операционный стол, хирургические инструменты и я, привязанный к этому столу, лежу под ножом у нескольких врачей, что решили меня препарировать. Не так просто, конечно же, они решили это сделать, не для удовольствия, а для дела. Однако хоть и для дела, а умирать вот так, как лягушка под скальпелем Базарова, я не хотел. А потому ответил крайне лаконично:

— Ни хрена у тебя, товарищ лейтенант государственной безопасности, не выйдет, ибо изучать себя я не дам.

— Но почему? Ведь это нам поможет! Это же откроет гигантские перспективы. Ведь у тебя же, кроме снайперских способностей, ещё есть дар видеть в темноте. Почему ты не хочешь помочь стране?

Я хотел было объяснить ему всю свою теорию насчёт скальпеля, но вместо этого решил отделаться народной мудростью:

— По кочану!

— Но ты не понимаешь, — хотел было продолжить убеждения Воронцов.

Но я его перебил, шикнув:

— Тихо! Присели! Впереди движение!

Воронцов привык мне доверять, поэтому с небольшим стоном сразу же опустился на корточки. А я, пригнув спину, пробежал чуть вперёд, туда, где лесная дорога сворачивала влево. Выглянул из-за ствола большого дерева и сфокусировал зрение. Через пару секунд ко мне подполз на четвереньках чекист, и я ему доложил обстановку:

— Лошадь, запряжённая телегой.

— Что за лошадь? — запыхавшись поинтересовался тот.

— А я почём знаю? Знаю, что не Манька, и едет не аллюром, — ответил я, но потом, поняв, что мой «профессиональный» жокейский жаргон чекист не понимает, пояснил более понятно: — Короче, обычная лошадь шагает.

— Гм, вот как, гм, понятно, — негромко кашлянул Воронцов и поинтересовался: — А ещё что-нибудь, кроме животного, видишь?

— Ага, в телеге сидят два гражданских мужика и немецкий солдат.

— Гражданские? Они связаны? Это пленные? Куда их везёт немецкий солдат? Может быть, на расстрел?

Я присмотрелся, увидел на рукавах каждого из мужиков белые повязки и проскрежетал:

— Было бы неплохо, если бы немец их действительно вёз на расстрел и таки грохнул.

— Ты что несешь, Алёша?! Это же мирные советские люди! Как ты можешь вообще такое говорить?! — возмутился полушёпотом лейтенант государственной безопасности.