Неприкосновенный запас

Лейтенант сказал: "Ждите!" - и направился к избе. Он споткнулся о высокий порожек и чуть не упал, но удержался на ногах и закрыл за собой дверь.

Остальные молча ждали его возвращения.

Он появился довольно скоро.

– Договорился. Нас принимают на ночлег, - сказал он, и его слова дробились на части непроходящим ознобом.
– Заходите. Один останется на посту при орудии...

Лейтенант замолчал, видимо обдумывая, кому из его бойцов оставаться на посту - заступать в первую смену.

– Давайте я останусь... на часах, - предложил Орлов.

Предложение Орлова было заманчивым, но лейтенант не согласился с ним:

– Нельзя... Не положено гражданскому человеку.

– Какая разница...
– сказал Орлов.

– Вы тоже намаялись - будь здоров!
– сказал лейтенант, стараясь побороть озноб.
– Рывчун!

– Я!
– глухо отозвался голос из темноты.

– Заступишь в первую смену. Тебя сменит Соловьев. Слышишь?

– Слышу... А как быть со слоном?

– Он смирный, - сказал погонщик.
– С ним на посту спокойнее: ни одна живая душа не подкрадется с подветренной стороны. Он спит стоя, как солдат.

– Он тяжело дышит, - заметил Рывчун.
– Вдруг околеет?

– Он намаялся. Отойдет... Все намаялись.

– Пошли!
– скомандовал лейтенант.

В избе было двое: мать, женщина с узким лицом и темными ввалившимися глазами, и мальчик лет десяти.

Хозяйка не выражала ни радости, ни недовольства незваными гостями. Она молча кивнула им на скамью у стола и стала доставать из печи все, что хранилось в ее темном душном чреве. Появился чугунок с картошкой и горшок с топленым молоком. Из шкафчика достала хлеб с коричневой корочкой и ноздреватым мякишем. Крупнокалиберную соль.

– У вас паек есть?
– спросила хозяйка, когда все было на столе.

– Ни черта у нас нет, - сказал кто-то из бойцов.

– Мы оторвались от части, - пояснил лейтенант.
– Нашу батарею помяли танки, а часть мы потеряли.

Он оправдывался перед хозяйкой за то, что у них нет пайка. Тогда хозяйка достала брусок белого сала с коричневыми прожилками.

– Это все, - сказала она.
– Харчуйтесь.

Над столом горела керосиновая лампа.

Глина стала высыхать, и одежда солдат превращалась в хрупкие серые доспехи. Бойцы принялись за еду.

Хозяйка вышла из избы и тут же вбежала обратно. Она была бледна и прикрыла рот ладонью.

– Что это у вас... за чудовище?

– Это не чудовище, это слон, - сказал лейтенант.

– Уже на слонах воюют?
– спросила женщина, и ее лицо еще больше вытянулось.

– Да, - сказал остроносый, - скоро на коровах начнут воевать. На козах. На поросятах.

– Замолчи!
– приказал лейтенант.

И все принялись за картошку, за сало, за хлеб. Они ели молча и при этом постепенно оживали, приходили в себя.

Хозяйка долго не могла оправиться от встречи с Максимом и поглядывала на дверь, словно опасалась, как бы слон не вошел в дом. А мальчик то и дело выбегал на двор, чтобы посмотреть на заморское чудовище: любопытство побеждало страх. В конце концов он так осмелел, что даже протянул слону охапку сена. Слон понюхал угощение, но есть сено не стал.

– Маманя, дай сахара, - попросил мальчик, - мне для него...

– Для кого еще?

– Для слона.

– Я сейчас прута дам!
– рассердилась мать.
– Не подходи к нему. Калекой хочешь остаться?! Пойди наноси в избу соломы.

Мальчик принялся носить солому. Он расстилал ее желтыми полосами на широкие половицы. И постепенно весь пол покрылся шуршащим слоем соломы получилась общая солдатская постель: чистая, сухая, пахнущая полем. Соломенный матрац и соломенное одеяло. И бойцы, покончив с ужином, молча жались к стенке, не решаясь ступить грязным сапогом на свою соломенную постель.

Когда бойцы разулись и, поставив сапоги поближе к печке, улеглись, хозяйка спросила:

– А он корову... не уморит?

– Не волнуйтесь, - сказал Орлов, - он смирный... Вот покормить бы его малость. У вас хлеб найдется?

– Найдется, - ответила хозяйка.
– Два хлеба есть.

– Вот и хорошо. Хоть два хлеба.

Все улеглись. Хозяйка задула лампу. Было слышно, как за рекой ухают орудия. Они били долго, без передышки. В окне тонко звенело отошедшее стекло.

Никто не спал. Солдаты простуженно покашливали. Ворочались. У лейтенанта тихо стучали зубы.

– Вот тебе и бьем врага на его территории, - неожиданно произнес остроносый.
– Войны мы не хотим, но к обороне готовы.

– Сегодня одних подмяли танки, завтра до нас докатятся, - отозвался ему густой голос из другого угла.

– Мы еще будем бить врага на его территории, - твердо произнес лейтенант.

– Кто "мы"?
– спросил остроносый.
– Мы с тобой, товарищ лейтенант, до их территории не дойдем. Не в ту сторону идем. Его территория совсем в другой стороне. Ты хоть старше меня чином, да зелен, товарищ лейтенант.

Лейтенант молчал. Прижатый к стенке остроносым, он старался сбросить с себя, освободиться от его липких цепких слов. Он чувствовал, что бойцы ждут его решающего слова.

От отчаяния он поднялся с соломы и громко, как на плацу, гаркнул:

– Молчать!

Он крикнул "молчать!", хотя все и так молчали.

Он крикнул не остроносому, а людским страхам, сомнениям, малодушию всем темным силам, которые поднимали головы.

– Мы победим, - сказал он твердо.
– Вот увидишь, старый черт, мы победим. Мы не можем не победить. Понимаешь? Потому что, если нас придавят, весь свет кончится. А он не может кончиться.

Никто не решился заговорить, не рисковал вставить словечко. Все как бы находились под властью команды-взрыва: "Молчать!"

Но не только окрик молоденького командира заставил притихнуть этих замерзших, испачканных в глине, измученных людей. Бойцам больше хотелось верить этому трясущемуся от озноба, необстрелянному пареньку, чем умудренному опытом остроносому.

Сперва они притихли. Потом успокоились. Где-то в углу послышалось легкое посапывание. Ему отозвался храп у двери. Бойцы засыпали.

Орлов долго не мог уснуть. Он лежал с открытыми глазами и прислушивался к незатихающему голосу фронта. Он слышал, как хозяйка на печке зашептала сыну: