Неприкосновенный запас
Шрифт:
Потом к могиле протиснулся партерный акробат Изюмов, старший из братьев Изюмовых. Он тоже стал говорить:
– Так вот, значит... я знал Зину девочкой, когда старик Эдуард Штерн привел ее в цирк... Так вот, значит, однажды слон наступил ей на большой палец, а она даже не заплакала. Так и осталась без одного пальца... Она выросла человеком... Выручала нас деньжатами... Мы, значит, любили ее... Что еще надо сказать?
Директор объявил:
– Прощайтесь, товарищи!
Все стали подходить к гробу. Смерть изменила ее лицо: не обезобразила его, а стремительно состарила, наложила печать
Орлов не появлялся. Он исчез. Никто не вспоминал о нем. Кому было до него дело? Есть Орлов или нет Орлова...
Он пришел, когда все уже кончилось и рядом с холмиками пожарного и милиционера вырос Зинин холмик, обложенный зеленым дерном.
Он пришел вдвоем с Максимом. И, склонясь над могилой, все тер ладонью свой Лоб, словно хотел стереть с него глубокие морщины. А слон стоял за его спиной неподвижно. Он был похож на памятник. На большой бронзовый памятник дрессировщице Зинаиде Штерн.
– Любимая моя... Красавица моя... Ты все равно будешь рядом со мной... одна-единственная, - одними губами шептал Орлов, и слезы текли по его колючим небритым щекам.
Слон слушал его запоздалое признание в вечной любви.
Они ушли с берега в сумерках.
2
Что сталось с Орловым! Он осунулся, потемнел. Скулы, щеки, подбородок заросли густой щетиной, а волосы на висках торчали в стороны, как два куста. Его глаза раскалились и болезненно блестели. Они не видели, что происходило вокруг, они искали то, что невозможно было найти: черную челку, широкие скулы, грустные и удивленные глаза. Орлов все еще не верил, все ждал, что она появится. Ждал вопреки здравому смыслу... Ждал, хотя в ушах еще стучали железные молотки, вколачивающие пули, вколачивающие гвозди. Орлов переживал не смерть, а бесконечную разлуку.
Все, что было ее жизнью, стало теперь необходимым условием для его существования. Он не мог бросить цирк и уехать к себе, тем более что единственным существом, которое делило с Орловым горе, был Максим. Со слоном творилось что-то неладное. Он перестал есть, а по ночам издавал звук, похожий на стон. Он осунулся. Складки и морщинки на его коже стали глубже. А временами он силился разорвать цепь.
И хотя третий день шла война, уже успевшая перевернуть всю жизнь людей, в цирке еще думали о слоне.
Что делать с Максимом? Он не притрагивается к пище. Убавил в весе...
Директор сидел на черном клеенчатом диване, упершись локтями в колени и подперев ладонями щеки. У директора большое, плоское лицо, тонкая переносица, прищепленная пенсне, большие светлые, будто выгоревшие глаза, нижняя губа выступает вперед, нависает над подбородком.
– Что делать со слоном?
– Эвакуировать, - мрачно посоветовал клоун Комов.
– Я подал заявку на вагон. Сказали - ждите. Не представляю себе, сколько придется ждать. А пока...
– Поговорите с Гуро, - посоветовал Комов, - она работает с собаками, но, может, найдет подход к слону.
– Не вытянет Гуро... слона, - пробасил Беленький, тот самый Беленький, который был черненьким и выступал во фраке.
– Теперь время военное, надо вытягивать, - буркнул Комов.
–
Этот слон дороже всего нашего цирка, - признался директор.– Его отловили у подножия Килиманджаро. Заплатили золотом.
Дверь кабинета со скрипом отворилась. На пороге стоял Орлов. Директор не сразу узнал его.
– Орлов? Что у тебя, Орлов?
– спросил он и поднялся с дивана.
– У меня ничего, - глухо ответил Орлов.
– Я к вам с просьбой.
Директор снял пенсне и, протерев платком, водворил на место:
– Может быть, зайдешь позже?
– Я зайду, - согласился Орлов.
– Я насчет слона... Максима.
– Что такое со слоном?
– брови взметнулись над стеклышками директорского пенсне.
– Со слоном ничего... Я просто хотел взять его.
– То есть как так взять?
– подскочил Комов.
– В собственность?
Орлов поморщился:
– Взять на себя в смысле ухода.
– Он третьи сутки не ест, - сказал директор.
– У меня он ест. Я его кормил хлебом с солью. Он три буханки съел.
Директор оживился.
– Ты кто по образованию, Орлов?
– спросил он.
– Механик.
– Механик?
– Да, механик по моторам.
– А откуда ты в слонах-то разбираешься? Ты хоть знаешь, сколько стоит слон?
– Не приценивался...
– А я приценивался. Он куплен на золото. Не дай бог его загубить.
Орлов повел плечами. Ему начинал надоедать этот разговор.
– Со слоном будет все в порядке, - сухо заметил он.
– Только учти, зарплату я тебе не прибавлю. Не имею права.
– Точно, - подтвердил клоун, - не имеет права.
– Мне и не надо, - сказал Орлов.
– Я был в военкомате, сказали: пока нет распоряжения.
Когда дверь за ним затворилась, Комов наклонился к директору:
– Подозрительный тип. Спину под слона подставил.
– Оригинал, - протрубил Беленький.
– Ну, со слоном мы уладили, - вздохнул директор и кончиками пальцев разгладил брови.
Кончились представления. Остановился цирковой конвейер. А на опустевшей базарной площади все еще стоял парусиновый шатер, и клоун с вызывающим круглым румянцем по-прежнему улыбался с афиши... Умолкли трубы. Остыли "юпитеры". Исчезли мальчишки - вечные спутники цирка.
С проходящим полком ушел на фронт цирковой оркестр. Музыкантов не успели обмундировать, им выдали только пилотки со звездочками. И они прошли через город впереди колонны в пиджаках и брюках, исполняя марш-галоп, под который обычно на арену выбегали партерные акробаты братья Изюмовы. Теперь под эту музыку шли бойцы... Проходя мимо цирка "Шапито", музыканты перестали играть. Они прощались с родным домом тишиной.
Свято место пусто не бывает, и люди нашли новое, военное применение старому шатру. Они превратили его в караван-сарай, в котором на ночь останавливались беженцы, идущие через город. Беженцы располагались на узких скамейках амфитеатра, на мягких опилках манежа, в проходах. Иногда они заходили в шатер вместе с коровами и козами. Тогда животных сгоняли на манеж. И создавалось впечатление, что сейчас выйдет дрессировщик, щелкнет длинным хлыстом и начнется представление. Но дрессировщик не выходил.