Нереальная реальность
Шрифт:
– Дела‑а, – протянул Степан.
Из «Мерседеса» вышел Штирлиц!– Стойте, – приказал он.
Обалдевшие друзья и не собирались никуда бежать. Штирлиц подошел к ним и смерил их оценивающим, всевидящим, буравящим взглядом профессионального супершпиона и советского мужского эталона.
– Здравствуйте, – расплывшись в глупой улыбке, произнес Лаврушин, тут же поняв, что использовал русский язык.
Штирлиц– Вас то мне и надо.
– Но…
– Никаких но, – Штирлиц протянул Лаврушину сверток. – Уполномочен передать вам.
Лаврушин развернул газету и изумленно уставился на небольшой деревянный предмет – параллелепипед с семью клавишами, напоминавший детский клавесин. Он был грубо выкрашен в зеленую краску, сработан топорно, как дешевая самоделка.
– И что с этим делать? – спросил Лаврушин.
– Это спасение, – пояснил советский разведчик.
– Какое такое спасение? – возмутился Степан.
– Будьте осторожнее с ним. Не забывайте – мы все под колпаком.
– Ага, – кивнул Степан, в его голове еще гуляли водочные пары. – У Мюллера.
Штирлиц странно посмотрел, раздумывая, подходят ли здесь расхожие слова «он слишком много знал», и стоит ли на месте расхлопать этих людей.
– Нет, не у Мюллера, – наконец, сказал он. – Много хуже… До свиданья.
– Привет пианистке Кэт, Максим Максимович, – махнул ручкой Степан.
Глыбу самообладания Штирлица не мог сдвинуть с места никакой ураган. Но его рука потянулась к карману. Потом он решил из каких‑то своих соображений, что расстреливать странных людей не стоит, молча обернулся и пошел прочь.
Знаменитый на всю Россию «Мерседес» уехал. Неожиданно Лаврушин, почувствовав на себе чей‑то взгляд, обернулся. И увидел на ступенях островерхого двухэтажного дома с ухоженным подъездом застывшую высокую мужскую фигуру в темно‑синем плаще. А ведь плащ этот подходил к данному месту ничуть не лучше, чем нейлоновые куртки и американские джинсы. Тот человек был здесь чужим.
Фигура исчезла в подъезде. Громко хлопнула дверь.Везения хватило на пятнадцать минут. Идея поиском подвала, где можно схорониться, оказалась не из лучших. Друзья все же дождались неизбежного – услышали такое неродное, но знакомое каждому русскому человеку:
– Хенде хох.
Двое патрульных – отъевшиеся в тылу мордатые псы в серых шинелях, настигли Лаврушина и Степана на небольшой церковной площади, где выстроилась длинная очередь за водой. Толпа радовалась – не каждый день на твоих глазах вяжут диверсантов.
– Что? – растерянно спросил Степан по‑немецки.
В ответ дуло автомата дрогнуло, и Степан понял, что фриц выстрелит. И, поборов свое знаменитое упрямство, стиснув зубы и играя желваками, поднял руки вверх.
Через десять минут друзья томились в подвале местного отделения Гестапо. Судя по дурной репутации этого учреждения, церемониться тут не принято.
– Кто? Откуда? Цель заброски?! – орал пузатый потный фриц в черном кителе с одним погоном.
Сидевшие на привинченных к полу табуретках друзья только пожимали плечами.
– Англичане? – гестаповец ткнул в «Мальборо», которое достали из кармана Степана.
– Да, да, – закивал Лаврушин.
– Англичане. Ваши «галифаксы» и «ланкастеры» бомбят немецкие города. От ваших бомб гибнут немецкие дети! Вы убийцы! Кровожадные убийцы!
Лаврушин пожал плечами.– Цель заброски?! – продолжал орать гестаповец.
Дальше по идее должны были быть пытки, иголки под ногти. До такого доводить не хотелось.
Неожиданно Лаврушина осенило. Мгновенная вспышка озарения. Он «проинтуичил». Будто прикоснулся к огромному, бездонному источнику информации и ухватил из него то, что было нужно. В голове сложилась мозаика.
– Все объясню, – сказал Лаврушин и кивнул на «клавесин», извлеченный из его кармана и лежащий на столе. – Инструкции центра в этой штуке. Только руки развяжите.
Гестаповец был из доверчивых и наивных. Он не привык, что его обманывали в этом кабинете. В таких кабинетах не обманывают, это нарушение незыблемого ОРДНУНГА – знаменитого порядка Великой Германии. В таких кабинетах положено умолять о прощении и снисхождении. И с английскими диверсантами он дела иметь не привык, как‑то все больше попадались разносчики пораженческих настроений и злобных слухов. Поэтому он отдал приказ, и Лаврушина освободили от наручников.
– Вот, – Лаврушин нажал на клавишу «клавесина».
Из недр игрушки вырвался необычно мощный скрежещащий звук. Солдаты у выхода сжали автоматы и подались вперед.
– Спокойно, – Лаврушин нажал еще на три клавиши, выжав из «клавесина» жуткую мелодию.
– И вот, – он нажал на следующую клавишу и схватил за плечо Степана.
– Пристрелите их! – заорал гестаповец.
Но было поздно. В воздухе возникла воронка. Она засосала друзей. Тьма. А потом застрочил автомат…– Вставай, – наконец сказал Степан.
Чудом одна из пуль угодила в кольцо между его браслетами, лишь слегка оцарапав коду, так что сейчас руки Степана были свободны.
Лаврушин встал, отряхнулся и огляделся. Местечко было нисколько не лучше содрогающегося от бомбардировок Берлина.– «Сельва», – не веря своим глазам произнес Лаврушин.
– Какая «сельва»? Мы не на Химендзе. Это Гарлем!
Замусоренная, заваленная ржавыми кузовами, заставленная допотопными машинами улица была прямая и длинная. Восьми‑девятиэтажные дома сталинского типа были загажены, исписаны, изрисованы похабными картинками. Это были идеальные трущобы. Куда не кинь глаз – везде негритянская шпана, одетая вызывающе дико и непристойно, позвякивающая металлическими бляшками, красующаяся разноцветными – красно‑зелено‑синими, прическами. И у каждого в руке или дубина с гвоздями, или автомат «Узи», или просто нож. Такого сброда и в таких количествах друзья не видели даже в «сельве». Никто не скучал без дела, все чем‑то занимались. Одни дрались. Другие ширялись наркотиками. Третьи кого‑то с криком насиловали. Четвертые – резали.