Нерон
Шрифт:
А птица-философ вернулась с довольным видом обратно и встала на одной ноге перед комнатой Гипатии.
Таково последнее известное нам событие из юности Гипатии. До этого момента ее имя часто упоминается в актах академии, в заметках христианских писателей и в переписке ученых. Внезапно оно как-будто исчезает из мира и образуется перерыв в десять лет. Можно думать, что необычный поступок Гипатии, ее бегство из брачного покоя вызвало в Александрии скандал, в результате которого молчаливое презрение вычеркнуло ее из общества. Молодая ученая жила все это время как монахиня, занятая исключительно математическими и астрономическими вычислениями и помогая своему отцу. Теон, начал выпускать сочинения, выдающиеся по своей юношеской смелости и художественности языка. Маленькая работа относительно конических сечений, появившаяся
2. Храм Сераписа
После смерти императора Юлиана прошло около двадцати лет; и в провинциях, и в столицах христианство утвердилось уже прочно.
Однажды вечером, в старом университетском городе, Афинах, за прощальным ужином сидело четверо молодых людей. Перед кабачком александрийского землячества под зеленым сводом листвы болтали они за кубками красного вина о перенесенных экзаменационных заботах, о комических черточках своих учителей и о серьезности будущего. Они так заговорились, что не обращали внимания на заждавшуюся прислужницу. Самый красивый из четырех, чернокудрый полуараб Синезий из Кирены, ущипнул хорошенькую щечку девушки, когда она подавала новый кувшин. Но даже это он сделал машинально, больше по привычке; красивейший студент в Афинах был равнодушен к прекрасному полу. Он был заметно спокойнее своих товарищей. Его большие глаза сияли скорей добродушием, чем умом, а изысканная речь мало подходила к ухарскому тону остальных.
Четверо юношей собрались сегодня, так как они только что получили последнюю ученую степень. Двое были уже много лет дружны с Синезием из Кирены. Маленький, толстый, темноволосый и розовощекий, немного кривобокий Троил из Антиохии и стройный и подвижной Александр Иосифсон из Александрии сдружились с сыном ливийского патриция вследствие одинакового богатства и одинаковых склонностей. В Афинах они вели беззаботную, праздную жизнь и кроме изучения законов занимались слегка философией и филологией. У них у всех над губами пробивались темные усики.
Четвертый из них — двадцатилетний германец, несмотря на свой светлый пушок, казавшийся рядом с остальными безбородым, не совсем походил на товарищей. Но зато его они любили особенно. О нем самом знали они немного. Звался он варварским именем Вольфа и был, как казалось, низкого происхождения, хотя и богат. На друзей Вольф, не желая этого, имел громадное влияние. Другие получили хорошее разностороннее образование; Вольф, несмотря на свой дикий характер, пользовался славой ученого. Он бегло говорил не только по-гречески и латински, но и по-египетски, а также не забыл своего родного языка. Он умел петь коротенькие немецкие песенки, — воинственные призывы, распевавшиеся на северной стороне Альп, на берегу молодого Рейна.
Александр Иосифсон был иудей; род Синезиев оставался в своей трущобе верен старым греческим богам; Троил и Вольф были христиане. Троил, однако, принадлежал к разбогатевшей чиновнической фамилии, принявшей новое христианство Цезаря только внешне; сам он называл себя свободомыслящим, атеистом. Вольф глубоко верил в Иисуса Христа, но был врагом Церкви, принадлежа к одной из тех полууничтоженных сект, которых столько с течением времени распространилось среди рабов. Религиозные беседы велись только между Александром и Вольфом; Синезий разыгрывал из себя скептика, а Троил искренне смеялся над всем.
Была уже глубокая ночь, а молодым людям не хотелось расставаться. С огорчением говорили они, что должны теперь проститься с вольной студенческой жизнью. Александр Иосифсон особенно не хотел увеличить число
ученых мумий — для этого отец, мать, дяди и тети слишком хорошо снабдили его средствами.— Не важничай, пожалуйста! — воскликнул Троил, однако все согласились, что после трех лет жизни в Афинах хорошо было бы пожить такой же свободной жизнью. Но где? Константинополь и Рим каждый из них достаточно изучил во время каникулярных поездок. Раньше их привлекала Александрия, но там были родители и родственники. В маленьких университетских городках, начинавших славиться отдельными факультетами, разгуляться было негде. Карфаген был слишком благочестив. Париж — слишком грязен.
Синезий пригладил свои черные кудри и сказал тихо:
— Можно было бы остаться еще на полгода в Афинах, божественном городе муз, где все напоминает юношеству великих учителей, Платона и Аристотеля, и бессмертных поэтов, а блестящие статуи — эпоху Перикла…
— Не разглагольствуй, — прервал его Троил, — женщин поблизости нет, а на служанку этим способом не произведешь никакого впечатления. Ей ты нравишься больше, когда молчишь. Мне тоже. Знайте, что я жажду бросить как можно скорее это старое совиное гнездо. Жалко прекрасного времени! Уважаемые разбойники и домовладельцы, называющие себя афинянами, питаются окаменелой славой своего города и умерли бы с голоду у подножья Акрополя, если бы мы не имели глупости снимать их комнаты. Скажите, нашли ли мы здесь хоть одного настоящего учителя? Нас учили только тому, чему учили триста лет назад. Первый попавшийся грузчик Александрийской гавани знает мир лучше нашего.
— Да, скучны александрийские учителя, действительно, скучны!
— Против этого однообразия, — сказал Синезий, — александрийцы недавно нашли приятное лекарство. Вот уже целый семестр они обладают ученой-женщиной.
Все рассмеялись.
— Синезий хочет к Гипатии! Ему хочется повидать крестницу императора Юлиана! Этого только не хватало!
Вместо ответа Синезий вытащил из кармана письмо.
— От моего дяди. Вы знаете, он очень дружен с его высочеством наместником, он не дурак и не молод. Он советует мне ехать в Александрию… и вот: «Кроме этих выдающихся ученых в нашей Академии вот уже несколько месяцев выступает божественная Гипатия… Она прекрасна, как греческая богиня, и чиста, как христианская монахиня…»
Наступило молчание. Юноши смотрели перед собой и сделали несколько глотков.
Внезапно Троил вскочил и крикнул надменно:
— Мне кажется, что вы все влюблены в неведомую красавицу. Я не влюблен, так как любовь — бессмыслица! Но так как вы сгораете от желания увидать это чудо света, то мы едем в Александрию. Да здравствует прекрасная Гипатия — крестница бедного императора!
Но никто не обратил всерьез внимания на эти слова и грек, иудей и назарей чокнулись с полным бокалом Троила и решили с одним из ближайших кораблей отправиться в столицу Египта.
Уже через неделю представился благоприятный для переезда случай. Удобный парусный корабль отправлялся в Александрию с тяжелым грузом металла, и ветер казался попутным. Теперь, в середине июля, можно было не опасаться бурь. Таким образом, четыре друга привели в, порядок свои дела и со спокойным мужеством отправились в Александрию.
Только в течение двух первых дней Александр и Синезий страдали немного морской болезнью, а затем началось прекрасное, тихое путешествие. Судно проезжало мимо бесчисленных островов и всегда было что-нибудь новое посмотреть или рассказать.
Только на восьмой день, когда благодаря прекрасному северному ветру остались позади берега Крита, поездка стала однообразной, и молодые люди начали искать развлечений. Кроме них, на борту находились только два купца и молодой александрийский священник, с самого дня отъезда старавшийся быть около них. Он казался прекрасно осведомленным о внутренней жизни Академии, о борьбе с Серапеумом.
Корабль был еще в ста морских милях от Александрийского маяка, когда однажды, около полуночи, Вольф, не смогший заснуть в своей душной каюте, вышел на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Он встретился со священником, нетерпеливо шагавшим взад и вперед и, казалось, не могшим дождаться возвращения. Они обменялись коротким приветствием и несколькими безразличными замечаниями, но скоро облокотились рядом на борт и заговорили о политике и дороговизне, и, наконец, опять об Александрийской церкви.