Неслабое звено
Шрифт:
– Петр, – прервал Гуров невеселые размышления своего начальника и близкого друга, – давай добро на официалку по всем трем делам, аллюр «четыре креста». В эту драку надо вступать всерьез, но прежде чем в нее вступать… Секретов от тебя я не имел и впредь не собираюсь. Однако мало того, что это нарушение принципа «сяо» – ты же начальник… Но… Придется сделать тебе больно!
– Лев, – голос генерала даже как-то подсел, – при какой песьей матери здесь твои древнекитайские принципы, холера ясная?! Говори, в чем дело.
– Я сейчас, при тебе, позвоню прямо из твоего кабинета Лисицину. Я к нему утречком, до встречи с тобой, уже заглядывал, задачу поставил. И если его программа, да-да, та самая «многомерная матрица», о которой я тебе все уши прожужжал, ни по одному человеку не пересечется с моей информацией от Бунича – тогда прости! – все по старой доброй поговорке: «Ты начальник – я дурак!» – Тут Гуров грустно улыбнулся
– Звони, – хрипло сказал Орлов, – не тяни душу. Я, кажется, догадываюсь, в чем дело. Звони, не до церемоний.
Лев старался никогда не обращать внимание на возраст Орлова. Не хотел. А вот сейчас увидел, что Петр Николаевич Орлов уже стар. Темно-коричневые «просяные зернышки» на кистях генеральских рук проявились как-то особенно четко, а его темно-синие глаза потускнели, подернулись мутноватой пеленой. Генерал достал из кармана кителя традиционную конфетку. Ах, как же хотелось ему сейчас трижды, четырежды плюнуть на запреты каких бы то ни было врачей и закурить любимую «беломорину».
Увы, они пересеклись – два информационных потока пересеклись на одном человеке – Юнесе Саидовиче Набокове. Прикидки Дмитрия Лисицина выдавали фамилию Набокова, как одного из шести, которые, в принципе, подходили под набросанный Гуровым типаж, а набросать Лев успел его еще до отъезда в Котунь. Становилось совсем невесело – какие тут, к шайтану, совпадения! Их с Орловым выводили на Юнеса Саидовича, планомерно… и злонамеренно. Причем полбеды, что неясно, кто выводил. Теперь во весь рост вставал еще один весьма неприятный вопрос: кто под ударом? Сам Набоков? Очень может быть… А если не только – и не столько – он?
– Петр, – Гуров старательно отводил взгляд, – только одно мне скажи, пусть это против всех неписаных правил… Эта твоя «оперативная информация», она хоть раз еще и хоть в мелочах подтвердилась? А, к песьей матери, впрямую: насколько ты своему «тихарю» веришь? Да не стоит, не стоит… Сам же меня учил. А я что, даром пашу огород третий десяток лет? Можно иногда и урожай собирать, догадался вот я о твоей «внедренке», знаешь ли!
– Лев, – генерал говорил тихо и настолько медленно, что Гурову хотелось буквально физически, руками его подтолкнуть, – нет больше никакой «внедренки». Его убили, убили вчера, поздно вечером. Как раз когда ты улетал от Бунича. А я узнал об этом только сегодня утром, из оперсводки, за два часа до встречи с тобой. И только теперь, после того, как ты меня… – вот тут сработал знаменитый темперамент Орлова – он вдруг так хватанул кулаком по столу, что прославленная пепельница свалилась на пол, жалобно дзинькнув, – в дерьмо окунул, за что великое тебе спасибо, понял, что убили! А не сам… себя. Хоть кое-какие вещи в связи с его смертью я проверил сразу же, насторожили меня некие моменты, старого дурака. Теперь все ясно стало; жаль, что поздно!
Гуров молчал, понимая, что некоторые личные связи его шефа ох как далеко ведут!
– Когда-то, Лев Иванович, этот человек был мне ближе брата. Мы вместе дрались с людьми, о каких вы с Крячко и понятия не имеете. Хотя ты, может быть, имеешь. Я в курсе, что ты лично встречался с Карцевым. Но ты встречался, а мы с ним дрались! Нет, откуда ты именно этого моего друга мог бы вычислить? Был он в нашей системе, как был-то еще! А ты и не мог его знать: в те времена ты щенком еще оставался. Да, собака из щенка выросла классная. Это ты – собака, не обижайся на старика за сравнения. Он же из последних настоящих гончих псов старого закала, – Орлов снова переменился в лице, – который потом скурвился, причем не просто, а… Вспомни конец правления Щелокова – Чурбанова. Он ходил под расстрельной статьей, но спас-то его я, а если даже после такого начинают предавать, то мне остается только последний аргумент: самому себе – заметь! – девять грамм в лоб. Из органов он, конечно, вылетел со свистом, а знаешь, часто бывает – подаются такие вот вылетевшие в криминал, благо знают его насквозь. Да, для них всегда есть риск, что братва пронюхает об их героическом прошлом… хана. О нем вот не пронюхали. До больших высот он там не поднялся, но и сявкой не был, раза два-три мне сливал очень важную и качественную информацию.
– Так почему же сам себя убил – ты ведь так думал, нет?
– Тут слово «убил» не совсем подходит. Хотя… Жил он один. Пил он страшно, особенно последнее время. Интоксикация алкогольная, вызвавшая острую сердечную недостаточность. Вот и все. Но… Считай, что он был буквально залит водкой, до ушей! Нашли его таким. Сам ужрался до смерти? Я так и думал! А вот теперь думаю немного иначе. Опять же – у него тяжелые поражения почек, особенно правой, а на коже – ничего, я интересовался, мне буквально перед твоим приходом позвонили. Как будто били мешочком с песком. Сзади. И незаметно, наверняка. Отключка на полчаса
гарантирована, а внешне, без вскрытия – хрен догадаешься.– Так, хорошо, допустим, его отключили, а потом? Водкой заливали позднее. Перед смертью. Техника тут известная: воронка в рот, нос зажимают, а в воронку водочку пополам с водой заливают. Литр-полтора обычно. Хотя этот трюк и после смерти выполнить можно, правда, сложнее и только на свежем трупе. Берется грелка со шлангом, точно так же, как в больницах клизму ставят. Только наконечник вводится в глотку, даже еще глубже – в пищевод. Потом грелку с водкой повыше поднимают, ну и… под действием силы тяжести, как в школе учили. Тут главное – успеть в первый час после смерти, иначе ригидность глотательных мышц не позволит. Два вопроса, Петр: откуда ты вообще о его смерти узнал – это раз; и обнаружили ли на трупе какие-то телесные повреждения – следы пыток или еще что в таком духе, ну, ты понимаешь?
Генерал грустно усмехнулся:
– С первым вопросом – повезло мне, если это так можно называть… Фамилия редкая у него была, от одного африканского зверя производная, до сих пор удивляюсь, как он ее не сменил. Откуда этакое на российских просторах – ума не приложу. Ладно бы Львов там, Слонов…
– «Ага, – подумал Гуров, – впрямую ты говорить не хочешь, но я-то тоже кое-что из истории щелоковской катастрофы знаю. Так вот ты какой, северный олень… Привет, а точнее – земля тебе пухом, товарищ Жирафчиков Владимир Евгеньевич. Нет, ну кто бы мог такое предположить! Надо же, не врут иногда легенды…»
– Вот, – Орлов явно понял, что Лев догадался, о ком речь, – тут и споткнулся я об эту фамилию. Распечатку-то смотрел вполглаза, мог бы пропустить вполне, а р-раз – как подтолкнуло что-то!
Очень не нравился Гурову явственный налет мистики вокруг этого дела: «что-то подтолкнуло» генерала, в Котуни ему самому «что-то» примерещилось; а потом взяло да сбылось по самому поганому варианту; или хоть Маросейку проклятую взять с ее повышенной плотностью насильственных смертей на гектар в единицу времени. А уж если вспомнить, что в основе-то всех пакостей лежит кража не навороченного джипа, не золотого браслета с бриллиантами, а икон… Поневоле морозцем вдоль хребтины продерет!
– …а в плане телесных повреждений и прочих следов – ни-че-го! – продолжал Орлов, – но в контексте нашего разговора боюсь, что его не просто убили. Боюсь, с ним поговорить захотели, и разговор был…
…Как же ему сейчас тяжело! Но еще раз предать Петьку он не может! Тогда, поначалу, в первый раз, его использововоли втемную. Грамотно использовали, талантливо даже. Подбросили эту лажу, он и поверил. Но теперь все карты разыгрываются впрямую, даже не по-шулерски – по-бандитски. От него просто потребовали назвать конкретную фамилию: да, еще раз выйти на Петра и вторично его… проинформировать. Тогда-то он понял все, весь этот гнусный, беспроигрышный замысел с двойной подставкой: и Орлова, и этого, как его? Набокова. Жаль, что не понял, кто за этой подлостью стоит, а теперь уже не понять, не дадут ему времени на понимание. Вообще ни на что не дадут.
Он отказался категорически, «доходчиво объяснил» двум вежливым молодым людям отчетливо приблатненного облика, что в такие игры не играет. Сглупил. Надо было соглашаться, а потом обходить сволочей «на кривой». Потому что вежливость молодых людей немедля куда-то подевалась… Да, просто так он не сдался, дрался славно, но куда уж ему в его возрасте против двух накачанных бандюков. Упаковали… Чем пшикнули, интересно? И на кой черт по почкам приложили? По злобище, что он их-таки отметелил чуток? Нет, скорее – чтобы в себя не пришел раньше времени. Все ж таки нагнал он на них страху, показал, на что способен! Но все равно – непрофессионально… И вот он здесь – непонятно где, в гостях непонятно у кого. Точнее, очень даже понятно. Как же его, бесчувственного, в машину загрузили? Да простенько. Подогнали тачку к подъезду; проверили, чтобы на лестнице было пусто. Что теперь остается? Грамотно убежать. Спрыгнуть, откинуться… Умереть. Так ведь не дадут, гады. Но живым он отсюда не выйдет, это и ежу понятно, а ему, с его-то опытом… Он посмотрел на руки, крепко и грамотно примотанные к подлокотникам кресла широкими махровыми полотенцами – чтобы, упаси боже, никаких следов! – горько усмехнулся… Следов оставлять эти сволочи явно не желали, даже тогда, в запале драки, он не получил ни одного серьезного, калечащего, заметного потом на трупе удара. Только по почкам под конец. Но это, похоже, мешочком с песком проделано. Следов не бывает, а эффект… тот самый. Да-а, поганое наше положение, Владимир Евгеньевич! Однако та самая старая закалка, о которой шестнадцатью часами позже в разговоре с Гуровым упомянет Орлов, характеризуя его, она сказывалась. Он даже сейчас, оказавшись в сложном, безнадежном, скорее всего, положении, был полон решимости пройти через это со всем достоинством, на которое способен..