Несостоявшаяся свадьба

— Доброе утро, — сказал он.

— Приветствую вас, — откликнулась она, не особенно охотно впуская его.

— Извините, что побеспокоил вас. Я, собственно, пришел повидать Аделаиду.

— Не уверена, что она дома. Я еще не видела с утра ни ее, ни Билла. Могу я предложить вам что-нибудь?

— Нет, нет. Спасибо.

Преподобный Уитни без приглашения прошел через холл в комнату и положил на стол маленькую книжицу в кожаном переплете.

— Есть что-то, о чем я должен сказать вам и кое-что вам оставить. Это очень конфиденциально.

— Что это?

Он пододвинул книжку ближе к Фрэнсис, но прикрыл переплет ладонью.

— Я никогда бы не отдал ее в руки родителям Хоуп, так как это нечто вроде исповеди, которую, как вы знаете, мы обязаны хранить в тайне. Но раз произошло убийство, я счел своим долгом передать это вам, хотя у меня и возникали большие сомнения. Возможно, здесь содержится кое-что важное для полиции.

— Я не очень вас понимаю.

— Это дневник Хоуп.

«Как он к нему попал?» — подумала Фрэнсис. Вероятно, отец Уитни угадал ее мысли, потому что мгновенно ответил на непрозвучавший вопрос:

— Я нашел его у себя в кабинете в церкви после… после того, как обнаружили тело. К дневнику была приложена записка: «Пожалуйста, держите его у себя». Я не знаю, как он попал мне на стол. Может, Хоуп оставила его там после нашей утренней встречи в тот день, но я второпях и в заботах не обратил на это внимания.

— А вы его читали?

— Боже упаси! Это не в наших правилах. Тут церковный закон непреложен. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы написанное на этих страницах не стало достоянием гласности, а еще хуже — людских пересудов. Простите, но я подумал, что вы не очень осведомлены о своде правил епископальной церкви. Я бы не проронил ни слова о своей находке, если бы версия самоубийства бедной Хоуп не была отвергнута. Но раз обстоятельства изменились, то вступают в силу уже государственные законы.

Рука преподобного Уитни по-прежнему лежала на дневнике, и отодвинуть эту руку означало для Фрэнсис взять на себя ответственность.

Но за что? За раскрытие еще каких-то тайн, которые причинят дополнительную душевную боль Аделаиде и Биллу? Вряд ли там содержится намек на человека, посмевшего затянуть узел на шее Хоуп, предварительно ее задушив. Но чем черт не шутит!

— Я обещаю, что дневник не попадет в руки прессы, а также и полиции, — решилась Фрэнсис и тут же оговорилась: — Если там не будет прямых указаний на преступника.

— Конечно. — Преподобный Уитни мгновенно убрал руку с кожаного переплета, будто с раскаленного кирпича. — Этот дневник — личная собственность Хоуп, и ее родители должны решить сами, как с ней поступить. Мне бы следовало предоставить ее в ваше и их распоряжение и раньше, но события развиваются так стремительно… Я в последнее время был очень занят, надеюсь, вы понимаете чем? Излагать это очень грустно…

Он одарил Фрэнсис мягкой всепрощающей улыбкой. Она попыталась улыбнуться в ответ. Он вызвал у нее сочувствие, потому что выглядел опустошенным и до предела усталым. Эмоциональная травма, связанная с насильственной смертью молодой симпатичной женщины и верной прихожанки, должна была сказаться на состоянии его души. Как, впрочем, и на репутации отдельно взятого прихода, и на его доходах.

Как только священник удалился, Фрэнсис с хищной жадностью сыщицы набросилась на дневник. Страницы были заполнены мелким, почти бисерным почерком. Использовалась то синяя, то черная, то сиреневая шариковая ручка. Менялся и почерк. Некоторые фразы писались второпях поперек пустого листа или ползли вертикально вниз. Сказывалось состояние самой Хоуп. Не таблетки ли, не наркотики ли действовали на нее? Разумеется, Фрэнсис начала с близких к трагическому финалу записей.

На странице была проставлена дата — 2 августа.

«Джек хочет, чтобы я подписала какое-то соглашение об отказе от его денег. Как будто я покушаюсь на них! Неужели ему не понятно, что мне не нужно его богатство? Что его материализм меня бесит? И почему это так для него важно?»

Далее последовала страница с загнутым уголком, вероятно, особо отмеченная.

«Август, 14-е. Я должна признаться Джеку, что не могу пройти через все это. Знаю, он взорвется, но я не могу представить себя его женой. С ним я чувствую себя униженной и совсем неподходящей ему. Я принесу только лишь разочарование такому хорошему парню. Я стараюсь защитить его от беды, а он никак не может взять это в толк. Не лучше ли принести себя в жертву? Может, я обречена?»

Фразы, написанные в дневнике, напомнили Фрэнсис о ее собственных словах, произнесенных под дверью Хоуп в день трагедии. Неужели их мысли как-то пересекались? Она продолжила чтение.

«Я обязана сказать ему. Пусть он разгневается, но я ничего не могу с этим поделать. Если он ударит меня или прогонит с глаз долой, мне будет легче. Даже если я буду им изнасилована, то это пережить легче, чем видеть его отчаяние».

Фрэнсис, не веря своим глазам, несколько раз перечитала последние строчки. То, что такое Хоуп могла написать в дневнике и употребить слово «изнасилование», повергло ее в шок.

Но потом она вспомнила свой разговор с кузиной, имевший место на праздничном приеме за день до убийства. Хоуп вела себя странно, выглядела напуганной и чересчур интересовалась проблемой насилия в семье.

«Расскажи мне про самое худшее», — всплыли в памяти ее слова.

Уже тогда тема, затронутая Хоуп, вызвала у Фрэнсис недоумение. Теперь же она приобрела особое и зловещее значение.

«Почему, скажи, женщины терпят и остаются?..» Не искала ли Хоуп ответа лично для себя?

Фрэнсис не могла представить Джека в роли насильника, но ее опыт работы в Ассоциации подсказывал, что любая внешность может быть обманчива. К тому же вспомнилось походя оброненное Умником утверждение: «Первым, если верить статистике, на подозрении будет жених». Умник всегда был циничен, но в здравом смысле, знании человеческой природы и интуиции ему не откажешь.

Был ли у Джека с Хоуп решительный и роковой разговор? Если да, то к чему он привел? Мог ли он в результате обидных слов Хоуп утерять над собой контроль? Замечалось ли раньше за ним нечто подобное? Убийство далеко не всегда предполагает использование ножа, топора или револьвера. Достаточно бывает одного неосторожного движения, и жертва уже мертва.

Мысли Фрэнсис закрутились с такой скоростью, что она усилием воли попыталась остановить их бешеное, неуправляемое вращение и каждому факту определить свое место. И каждому своему впечатлению также. Она вспомнила, с чего начался второй акт трагедии. Джек ворвался в ее номер в мотеле и сообщил о своих подозрениях насчет насильственной смерти Хоуп. Он был в полном отчаянии. Притворялся ли он, разыгрывал ли отрепетированный спектакль? Если так, то он великий актер, а она, Фрэнсис, — полный профан и абсолютно ничего не понимает в людях. Ей надо бежать отсюда к своим собачкам, к своему саду-огороду, а не соваться в расследование человеческой драмы.

Но все-таки последний шаг она должна сделать, хотя бы для поддержания собственного достоинства, — еще раз переговорить с Джеком, прежде чем она покажет дневник тетушке Аделаиде. Существовала слабая надежда, что на какие-то вопросы она получит ответы.

Табличка с названием «Три дуба» и еще более крохотным обозначением «частное владение» никак не соответствовала огромным размерам земельного участка. Подъездная дорожка от ворот до дома со всеми извивами тянулась чуть ли не на милю. Кэботы решили замаскировать свой замок под скромную обитель фермера-первопроходца, и замысел им удался, а архитектор, ими нанятый, явно был талантлив. Дом был просторен, но скромен на взгляд, хотя внутри поражал солидной роскошью. И вправду, три вековых дуба возвышались над идеальным газоном. В темно-зеленом пруду плескались крупные карпы, из расположенных неподалеку хозяйственных построек доносилось мычание коров и ржание лошадей.