Несовершенные любовники

«А вот и Рафаэль!» — произнес господин Дефонтен, даже не приподнявшись с кресла, так, словно ему было до лампочки мое появление. Но я-то уже собрал все свои силы: «Добрый день, месье», — резко ответил я, даже слишком резко. Он нахмурил брови, и я отчетливо услышал, как в его голове закрутился жесткий диск, загружая пребывавшие в спящем режиме программы. Этот человек соображал очень быстро и мог ловко перестраиваться на ходу в зависимости от обстоятельств. Он засмеялся: «Мне рассказали, что ты стал настоящим асом в дзюдо, Рафаэль». — «Не дзюдо, месье, а кендо». Прекрасно, если хотите поговорить об этом, валяйте, здесь вам не сразить меня. «А, кендо!» — «Да, мне нравится это, месье». — «И какой спортклуб ты посещаешь, Рафаэль?» О, он был очень силен и даже знал мой клуб, — Budo XI, — знал нашего учителя, встречался с ним в Японии, он обожал эту страну, Токио был его любимым городом, и если когда-нибудь я захочу посетить сей замечательный город, он подскажет мне, куда сходить, у него там полно хороших друзей, а видел ли я последнюю выставку в «Гран-Пале»… Я был положен на лопатки, меня унизили, растоптали, низвели до положения глупого юнца, гордящегося своим шлемом, снаряжением, бамбуковым мечом (моя экипировка была дорогим удовольствием, и мне в который раз пришлось взять в долг у близнецов, причем я с ними до сих пор не рассчитался), что я занимался этим спортом как несмышленый мальчишка, таскавшийся за Полем на футбольные тренировки и ничего не ведавший о глубокой философии кендо и его культурном и финансовом значении.

Наши тонкие ноги, убогие раздевалки, испачканные грязью шорты, раздраженные крики тренеров, жалкие воскресные матчи, ледяной ветер, от которого наши лица становились фиолетовыми, или раскаленное солнце, от которого пот струился градом, кислый запах в вестибюлях, томительные часы на скамейке запасных, которые я проводил, наблюдая за игрой Поля, а он возвращался возбужденным, в обнимку с другими футболистами, почти не глядя в мою сторону. А как иначе, я же понятия не имел, что творится в футбольной федерации, я же простая пешка в мире спорта, меня заботила только проблема кроссовок. Мое самолюбие было раздавлено, я не завидовал спортивным успехам Поля, а, скорее, ревновал к тем, кто хлопал его по плечу, обнимал, пожимал руку, меня выводили из себя бесконечные обсуждения прошедшей игры под душем, планы на следующий матч. Эти парни отнимали у меня будущее, отбирали самое дорогое, что я делил с Полем: мягкое покачивание времени, уносившее нас в грезы, когда мы часами могли смотреть на плывущие облака, ни о чем не разговаривая, а только изредка перебрасываясь парой слов, которые слегка подталкивали плавно раскачивавшийся маятник времени.

Близнецы квадратными глазами смотрели на своего отца, застыв в почтительном внимании, но без особого любопытства, словно тот был пришельцем с другой планеты, которую они досконально изучили. Он же, наконец покончив с кендо, продемонстрировав в рекордное время свой восторг и обсудив тему во всех деталях, уже поднимался с кресла, устремляясь к другим, захватывающим горизонтам. Расцеловав на прощание своих деток, он дал им но ходу последние наставления, среди которых было — позвонить матери, хотевшей обязательно видеть их на «ралли», и раз уж в ход пошли английские слова, он по-английски добавил: «Не забудь, Камилла, у тебя дебют, а Лео составит тебе эскорт». Он нашел свой пиджак, вытащил из кармана портмоне и сунул им в руки несколько купюр, а я, отойдя в глубину комнаты и отведя взгляд, чтобы меня не заподозрили в слежке за финансовыми операциями, ломал себе голову, что же это за ралли.

Неужели к длинному списку талантов Бернара Дефонтена стоит добавить еще и талант гонщика, или это Лео с Камиллой с самой колыбели обнаружили любовь к автогонкам, о чем забыли мне рассказать? Я не удивился бы, узнай о том, что отпрыски семейства Ван Брекер-Дефонтенов родились в «Феррари». Размышляя, я невольно перевел взгляд на близнецов, и тут Бернар, замерев с портмоне в руках, перехватил мой взгляд и, секунду поколебавшись, — черт возьми! Провались я сквозь землю! протянул в мою сторону руку, в которой было зажато несколько крупных купюр. «Держи, Рафаэль, раз уж ты тут». И я снова ощутил себя маленьким мальчиком, стоявшим в коридоре дома Дефонтенов и с испугом уставившимся на две разноцветные бумажки, которые протягивал мне дедушка Дефонтен. И меня, как и тогда, стал душить гнев, готовый перейти в бурю, но теперь ситуация была другой: во-первых, я уже однажды пережил это, а во-вторых, я уже не был маленьким мальчиком.

И я с высоты своих метра девяносто пять, с высоты своего удобного положения, спокойным голосом заявил: «Господин Дефонтен, я уже должен Лео и Камилле больше семисот евро за экипировку для кендо, вы же понимаете, что я не могу принять ваши деньги». Вначале на его лице промелькнуло удивление, а затем он громко захохотал: «А ты молодчина, мой мальчик, но надо пользоваться случаем, если таковой представляется!» Будет ли он настаивать, как это делал дедушка Дефонтен? Если он так поступит, если еще раз предложит мне деньги, я приму их хотя бы ради удовольствия удивить его, ну и, само собой, я в них нуждался. Вы понимаете, что я уже не был простым наивным мальчишкой и умел играть своей гордостью, но господин Дефонтен оказался хитрее меня.

Он в ту же секунду закрыл портмоне и опустил его в карман пиджака, не переставая весело хохотать. Да, он провел меня, мой важный вид, должно быть, весьма забавлял его, я был «прикольным». Чудесно, я потерял свои бабки, зато повеселил его, утешал себя я, так как все-таки было обидно выступить в роли шута. Пусть он уйдет, пусть поскорее свалит отсюда, твердил я про себя, так как не мог выносить его смеха, как всегда показного, бьющего через край, — ха-ха-ха, — но неожиданно выражение его лица изменилось — как быстро он мог менять свое обличье! В его смехе появились новые, резкие нотки, и из горла вырвалось сардоническое гоготанье: «Я вижу, что ты не ждешь от меня проявления отцовской заботы? Ты прав, близнецы расскажут тебе, что отец не всегда благо, правда, ЛеоКамилла?» Я страшно покраснел неужели он знал? Или ему ничего неизвестно и это просто пустое замечание?

Близнецы не удосужились ответить на вопрос, привыкшие, должно быть, к его колким шуточкам, но у меня с ним или у него со мной разборки еще не закончились. И вот мы вышли на лестничную площадку. Близнецы молчали, замкнувшись в себе, а он, не дожидаясь лифта, стал спускаться по лестнице, как вдруг остановился и бросил мне: «А чем ты собираешься заняться потом, после учебы?» Бах — и в вас летит невесть откуда взявшийся мяч, он летит сбоку, и я сам, не желая того, ловлю его налету и сгибаюсь под тяжестью удара, от которого у меня звенит в животе. Что же делать с этим мячом? Не знаю. Наверное, господин Дефонтен бросил его мне, чтобы ему было не так скучно спускаться по лестнице. Я заметил, что он слегка замедлил свой шаг, и в этот момент я захотел, чтобы он замедлил свой шаг, чтобы его вопрос стал настоящим вопросом. Я не хотел, чтобы он уходил, но чего же я от него хотел?

И я произнес то единственное, что никогда, никому не хотел говорить, что сам не решался сформулировать для самого себя, я сказал, заранее ожидая презрительного взгляда: «Я хотел бы писать, месье». Я думал, что услышу его снисходительный смех, но он остановился на полпути и с серьезным видом обернулся ко мне: «Журналистика, кино?», и я: «Литература, месье», и он: «Ну что ж, выбирай хорошего издателя и присылай мне свой контракт до того, как соберешься его подписывать». И он исчез. Наконец!

Из окна мы смотрели на ходившего взад-вперед шофера. Внезапно он бросился к машине, чтобы открыть дверцу пассажиру, но ни тот, ни другой не подняли головы, не махнули на прощание рукой близнецам. Автомобиль уже скрылся за углом, а мы втроем все еще стояли, перегнувшись через подоконник, прислушиваясь к затихающему вдали реву мотора — так на концерте ловят последнюю протяжную ноту до ее полного растворения в тишине зала.

Я был благодарен близнецам за то, что они молча, словно загипнотизированные, наблюдали вместе со мной за жизнью улицы, прислушиваясь к ее тысячеголосому гомону, — так мы успокаивались после вторжения посторонних, восстанавливая целостность нашего мира. У Лео и Камиллы это хорошо получалось; они по-своему, с большим почтением относились к другим людям, и хотя я нередко обвинял их в равнодушии, сейчас они проявляли необыкновенную деликатность по отношению ко мне. Наверное, они все же обладали чувствительной натурой, которую скрывали за маской равнодушия. Когда мы были моложе, я не раз слышал не только от Клода Бланкара, но и от других детей: «Ну и придурки твои дружки!», на что неизменно отвечал: «Они придуриваются с тобой, потому ты сам придурок». В том возрасте мы легко обменивались подобными «любезностями» и на них никто не обижался. Но в моем ответе была и доля истины. Лео и Камилла все время были в опасности. Их сверхчувствительные антенны улавливали слишком многое, что исходило от другого человека, возможно, даже больше, чем тот сам знал о себе, и им постоянно приходилось быстро складывать свои антенны и уносить ноги, дабы не столкнуться как маленькой яхте с огромным танкером. Эта способность чувствовать, что творится в душе человека, шла, по всей вероятности, от их двойственной природы. С самого рождения Камилле приходилось считаться с Лео, а Лео — с Камиллой. И не забудьте еще о том, что творилось в животе их матери.

«Мда… ну а как же объяснить ваш случай, Рафаэль?» — задали вы мне свой вопрос, месье… В самом деле, как?

Они не сталкивались со мной, а нашли меня. «Мы тебя сразу узнали», — сказал однажды мне Лео, когда мы вспоминали, как они, совсем маленькие, худенькие, впервые появились в нашей школе, как направились ко мне, невозмутимо шагая вдоль парт, как представились по имени и, словно взрослые, протянули по очереди мне руку. «Мы узнали тебя» — но как?

«Теперь-то вы знаете, что они хотели этим сказать», — я до сих пор слышу вас, мой дорогой психоаналитик, и помню, как мне хотелось расхохотаться от вашего осторожного тона. Вы говорили так, словно я был начинен динамитом, готовым взорваться от ваших слов. «Какой же вы хитрец! — хотелось закричать мне. — Конечно, я знаю, но что это меняет?»

Вам очень нравилась наша необычная троица — не думайте, будто я ни о чем не догадывался. Я прекрасно знал, что вы делаете заметки не только во время наших сеансов, но и после, так как, выйдя из кабинета, я еще некоторое время стоял, прижавшись ухом к вашей обитой двери, гроша ломаного не стоившей по части звукоизоляции, слушая, как вы шелестите страницами, яростно скрипите ручкой, и мне хотелось открыть вашу никчемную дверь и как ни в чем не бывало произнести: «Имея столько бабла, уж могли бы установить дверь с нормальной изоляцией!» Я подслушивал, ничуть не смущаясь следующей пациентки, но не думаю, что та женщина, выглядевшая такой апатичной, выдала вам меня. Напротив, если кто-то вернул ей мужество, то, скорее, это был я, а не вы, поскольку спустя несколько мгновений на ее бледном лице появилась мимолетная улыбка, а я улыбнулся ей в ответ. И в этот момент между нами воцарилось такое взаимопонимание, которого у нее, видимо, не было ни с одним живым существом, чему я чертовски обрадовался. «А ты вовсе не пропащий человек, Рафаэль, браво, старина Раф», — говорил я себе, спускаясь вприпрыжку по лестнице.