Несравненное право

Эстель Оскора

Первый снег я увидела из окон замка эландских властителей. Я стояла и смотрела на крупные белые хлопья, медленно летящие вниз на мокрую темную землю, и мне казалось, что это я стремительно взлетаю в небо, а снежинки стоят на месте. Как много уложилось в один-единственный год! Прошлую зиму я встречала в Убежище, не зная и не понимая, кто я. Увы, блаженное незнание осталось в прошлом, я была порождением и заложницей чудовищных сил, которые, если их не обуздать, пожрут наш мир, и больше не будет ни белых хлопьев, ни зеленых листьев. Пожрут и примутся за другие миры, и там тоже не будет ничего…

А снег все шел и шел, призывая успокоиться, лечь и уснуть до весны. Даже война, и та зимой впадает в спячку, как медведь или полевая крыса. От Шани Гардани я знала, что Марциал убрался на зимние квартиры, встав лагерем на Лисьем тракте чуть выше Зимней гряды. Сорвавшиеся с цепи осенние шторма его, надо думать, не беспокоят, но вот удержать в подчинении семьдесят тысяч здоровых бездельничающих мужчин — тут воистину следует быть великим полководцем. Впрочем, имперская армия, отойдя на безопасное от моря и пушек Гверганды расстояние, наверняка уже обросла маркитантами обоего полу, которые помогут солдатам легко и непринужденно пережить зиму и спустить жалованье. У нас такой возможности не было, Идакона, приютившая многочисленных беженцев, была молчаливой и хмурой, присущее маринерам безразличие к опасности не распространялось на ту, что грозила их дому.

Я не могла не видеть, как они разрываются между желанием стоять насмерть и погрузить на корабли своих женщин и детей и уйти к далеким солнечным островам, где текут прозрачные ручьи и перекликаются невиданные птицы с сиреневыми и оранжевыми перьями. Тосковали и отлученные от дел гвергандские негоцианты, чей патриотический порыв истощился от безделья и подсчетов убытков, тем паче что из Арции доносили, что кого-кого, а торговцев, менял и ростовщиков новый владыка, которого уже не называли узурпатором, но еще не величали императором, не притеснял.

Утром я имела сомнительное удовольствие лицезреть постные рожи торговых старшин Гверганды, явившихся к герцогу, и готова была поклясться, что они приходили жаловаться на свою горькую долю и клянчить компенсации за упущенную выгоду, хотя никто их в Идакону на веревке не приводил.

Усилием воли я оторвалась от созерцания темного окна — клепсидра на камине показывала, что я проторчала у него две оры и короткий зимний вечер успел смениться ледяной северной ночью, которая обещала быть бурной. Снег все еще шел, и очень густо, поднявшийся ветер иногда разрывал облака, и клубящуюся тьму на мгновение прорезал лиловатый лунный свет, в лучах которого снежинки казались черными, как будто с небес сыпалась зола, а может, так оно и было. Зола несбывшихся надежд вполне могла выглядеть, как снег. Несмотря на царящий снаружи холод, в замке эландских Волингов было тепло, даже жарко. Чего-чего, а топлива здесь хватало.

Я зажгла свечи и, сжав зубы, повернулась к роскошному зеркалу. Летом, поддавшись минутному порыву, я чуть было не велела вынести его прочь, уж больно неприятным было воспоминание о воспользовавшемся им в качестве прохода пустоглазом госте. К счастью, нежелание объяснить эту свою причуду пересилило, и я ограничилась тем, что, оставаясь одна, занавешивала стекло шелковой атэвской шалью цвета павлиньего пера. Защитить от магии она, разумеется, не могла, но создавала иллюзию преграды на пути отвратного существа. Впрочем, меня больше не тревожили — то ли я перестала интересовать адептов Ройгу, то ли мне удалось их хорошенько припугнуть. Понемногу я успокоилась и даже заставила себя использовать зеркало по назначению, вот и теперь я старательно рассматривала свое отражение. Обрезанные позапрошлой осенью волосы немного отросли, и я на ночь стала их заплетать в некое подобие кос, которые еще были слишком короткими. Занимаясь со своей гривой, я опять задумалась и просидела перед зеркалом чуть ли не столько же, сколько у окна. Очнулась я после того, как моей щеки коснулось что-то неуловимо прохладное, а потом я ощутила еще одно легчайшее касание. Мои друзья-светотени давали понять, что я слишком засиделась. Странно, что я раньше их не встречала, хотя, возможно, они жили только в Идаконе. Город этот был ой каким непростым, уж это-то я чувствовала.

В коридоре прозвучали тяжелые шаги. Менялся караул, а это значит, что минуло две оры пополуночи. От свечей осталась половина, а дрова в камине почти прогорели. Давно пора было отправляться спать, но что-то меня удерживало. А потом на краю моего сознания словно бы раздался хруст, как от ломающегося молодого льда. Нет, это не было ощущение чужого присутствия, как бывало, когда по мою душу являлись ройгианцы.

Я потрясла головой, отгоняя непрошеные мысли. Не помогло. Прохладные прикосновения стали чаше и быстрее. Мои маленькие друзья-тени затеяли свою обычную возню. Я все еще не привыкла к их постоянному присутствию и невольно посмотрела на свои руки. Можно было поклясться, что я сижу летним ветреным днем под деревом, а вокруг пляшут солнечные зайчики, однако все деревья в Эланде, кроме елей и можжевельника, давно облетели…

Я еще раз поправила волосы, поддавшись слабости, все же набросила на зеркало павлинью шаль и задумалась, пытаясь понять, чего же меня тревожит. А тревога нарастала, я уже с трудом удерживала себя на месте — хотелось куда-то немедленно бежать, что-то делать, о чем-то кричать…

В дверь постучали неожиданно. Стук был очень осторожным, но я взвинтила себя уже до такого состояния, что для меня он прозвучал мушкетным залпом. Я подскочила, как вспугнутый заяц, добежала до двери и, повернув ключ в замке, рывком ее распахнула.

— Вот как? — улыбнулся Рене. — Герика не спрашивает, кто ее хочет видеть в столь поздний час?

— Монсигнор! — я быстро отступила в глубь комнаты, лихорадочно усмиряя глупую улыбку, появлявшуюся на моем лице всякий раз, как со мной заговаривал эландский герцог. По счастью (или наоборот), Рене был не один, а присутствие Шани, как всегда, придало уверенности. На дружбу Гардани можно было положиться.

— Мы вот по какому делу, — Рене с удивлением осмотрел занавешенное зеркало и горящие свечи, — и мне, и Шандеру эта ночь кажется какой-то странной, а вы, сигнора, бывали в Убежище, носите амулет эльфийского принца. Вы ничего не чувствуете?

Разумеется, я чувствовала, но не могла выразить словами, что именно. Я честно призналась в своей беспомощности. Рене, взглядом спросив моего согласия (как будто я могла что-то иметь против?!), уселся в одно из глубоких, обитых парчой кресел, которых в моей комнате поставили явно больше, чем следовало. Шани опустился в другое. Преданный, смирно лежавший у моей кровати, немедленно переместился поближе к Гардани, и тот с нескрываемой сердечностью пожал лапу моего зверя. В этой обстановке мне оставалось только налить гостям вина, казавшегося лично мне излишне сладким, хотя знатные дамы должны пить именно такое. Гости молчали, я тоже.

Из ступора меня вывел странный голос — резкий и скрипучий, с интонациями, живо напомнившими мне одного весьма неприятного учителя-тарскийца, голос этот явно не принадлежал ни Рене, ни Шани.

— Я полагаю, — казалось, говорили из-под кресла Рене, однако беспокойства это ни у кого из присутствующих не вызвало, — в настоящий момент происходит некое судьбоносное событие, последствия которого скажутся на судьбе вверенных нам земель!

— Нам? — хмыкнул герцог и поднял руку так, что неизменный золотой браслет лихо блеснул в свете множества свечей. — Любезная сестра! Разрешите вам представить моего просвещенного спутника!

Я не верила собственным глазам. С золотого браслета важно сползла украшавшая его золотая же жабка, которая на глазах, обретая цвет вороненой стали, важно взобралась на плечо Рене.

— Разрешите представиться — Андриаманзака-Ракатуманга-Жан-Флорентин, странствующий философ и ученый, — жаба учтиво поклонилась. — В последнее время я имею честь состоять советником при особе Великого герцога Эланда, Первого Паладина Зеленого Храма, достопочтенного Рене Арроя.

Я потрясенно молчала, а Рене с Шани не могли скрыть плутовской мальчишеской улыбки. Между тем странствующий философ окончательно угнездился на плече адмирала и продолжил свою великолепную речь: