Нестор-летописец

— Годится, — сказало оно, подняло со снега куль и метнуло его в храбра. — Держи.

Душило сплоховал — не успел подставить руки. Тяжелый мешок врезался ему в лоб.

…Очнулся в том же сугробе, у тех же берез с вороньими нахлобучками. Это вселило в него надежду. Когда он путешествовал к духам, дорожные видения не повторялись. Может быть, путь завершен?

В природе был мир и покой. Снега с коркой упревшего наста блистали на солнце. Березы распустили волосы по ветру и нашептывали сказки умаявшимся воронам. Душило оглядел стороны света. Увидел поблизости человека в бараньем кожухе и маленькой шапочке, с засунутой за ворот бородой.

— Ишь ты, — подивился храбр, — ну прямо проходной двор, а не чисто поле.

— И чего лежим? — поинтересовался незнакомец.

— Ты кто? — спросил Душило вместо ответа.

— Поп Тарасий. Некоторые зовут меня также Лихим Упырем, и они не так уж неправы. Долго лежать-то будешь, Божье создание? Отморозишь чего ни то.

Душило попытался встать, но ноги разъезжались и были как деревянные горбыли.

— Э-э, — сказал поп Тарасий, — вижу, не без причины ты тут прилег.

Он подошел ближе, с хрустом ломая наст, и подставил храбру плечо.

— Медом злоупотребил или чем?

— Или чем, — мрачно сказал Душило. — Колдун опоил. Ты бы, поп Тарасий, поменьше вопросов задавал. Не видишь — не в себе я.

— Мешок-то свой подбери. Я его не потащу, ты и так тяжелый, — пропыхтел поп, сгибаясь под весом храбра.

— Какой еще мешок?

Душило оглянулся и подцепил куль. Внимательно рассмотрел его, ощупал.

— Хм. А то пугало, знать, не призрак было.

Он потащил мешок за собой. В десятке шагов от места его лежания обнаружилась дорога.

— О! Это я по ней сюда прибежал? Ну надо же.

За дорогой, ниже по холму, на берегу реки стояло сельцо из нескольких изб.

— Деревяницы, — сказал Тарасий. — Разбойное гнездо. Обогреться там не пустят, да не очень-то и хотелось. Придется до Новгорода с тобой идти.

— Я тебя не подряжал, отец, — ответил храбр. — Иди себе куда шел.

Он потопал ногами, разгоняя стылую кровь, и пошел сам, без помощи.

— Далеко ль до Новгорода?

— Версты четыре. А ты меня не гони, матерый человечище, мне с тобой по пути.

Поп ростом был ненамного меньше, и шагал размашисто, бултыхая рясой.

— Эх, коня бы! Мой где-то потерялся. И холоп с конем вместе… А может, я его прибил? — задумался Душило.

— Коня?

— Холопа. Или я колдуна прибил?.. — Он нахмурил лоб, собирая по кусочкам воспоминания. — Кого-то прибил, а кого — не знаю, — пожаловался он. — Все под руку лез, я его и того… Не в себе был.

— До смерти?

— Кто ж его знает! — Душило поглядел на свой пояс. — Меча тоже нету. Меч жалко.

— Зовут-то тебя как, горе?

— Душило.

— Это что за имя? — удивился поп.

— Я же не спрашиваю, за что тебя Упырем кличут.

— Упырем меня матушка с батюшкой назвали, — охотно объяснил поп. — Язычники были и хотели таким способом охранить свое дитя от упырей. Лихим же меня прозвали, когда вошел в возраст, ибо бывал я буен, охоч до драк и девок.

— А у меня душа обильная, — скромно сказал Душило.

— Эх, горе. Как же ты со своей обильной душой в рай пролезешь? — с укоризной спросил поп. — Небось застрянет?

— Ничего, — неуверенно ответил Душило, — Господь протолкнет. А?

— Может, и протолкнет, — с сомнением сказал поп. — Но ты больше не ходи к колдунам.

— Толку от них, — буркнул храбр. — По Псалтыри гадать и то веселее. Крест вот потерял. Серебряный.

Мороз пробирал его до костей, цапал за разные места, прибавлял шагу бодрости и брюху — жалобного вытья. Поп Тарасий не отставал. Он плотнее закрыл шею бородой, а уши волосами и дыханием согревал руки. Если бы кто-нибудь, имеющий острый глаз, увидел этих двоих на дороге, то решил бы, что они идут уже очень давно и конец их странствию еще не близок. А за время пути они успели прирасти друг к дружке душой, и теперь их не развести по разным дорогам даже судьбе-разлучнице.

«Эх, служивые», — только и вздохнула бы судьба, напрасно старавшаяся.

8

Несда сбился с ног, разыскивая храбра. Душило уехал, не сказавшись: проглотил двух жареных зайцев, кликнул холопа и оседлал мохноногого коня. А куда и зачем едет — молчок. Мрачный, как дебри в лесу. Не стало ему слаще от меду.

К вечеру храбр не вернулся. Несда, задув свечу в клети, полночи ждал шума на дворе и шагов за дверью. Не дождался и заснул с беспокойной мыслью, что Душило уехал совсем. Бросил лодьи, холопов, кметей-рядовичей — всю эту купецкую затею — и пошел храбрствовать. Русь большая, ратное дело везде найдется.

С утра он побежал на Торг, поспрашивал торговых людей. Все пожимали плечами, а один, Домагост Мирошкич, поморгав, сделался задумчив:

— Не вернулся? Странно…

С Торга Несда отправился к Ярославову дворищу, княжьим хоромам. Узнал у отроков, упражнявшихся на боевых топорах, что никакие пришлые храбры дружину Глеба Святославича вчера не пополняли.

На лодьях, вмороженных в лед у пристаней, Душила тоже не было. И в Детинце. И в Святой Софии…

Когда солнце перевалило далеко за полдень, Несда пришел в Людин конец, разыскал на Пробойной улице двор Нажира Миронежича.

— Отец ушел с обозом в Плесков, — сказал Кирша и похвалился: — Оставил все дела в Новгороде на меня.

Выслушав Несду, убежденно заверил:

— Вернется. Дурной он, что ли, лодьи бросать? Вот если на него напали разбойные тати…

Несда округлил глаза. Такая мысль не приходила ему в голову.

— Какие тати?! Он их одним сапогом разгонит!

— Ну, тогда его сожрал коркодил. Увидел сапоги и цопнул за ноги, — мстительно сказал новгородец. Он не любил упоминаний о знаменитых Душилиных сапогах.