Нет худа без добра

– Как я могу помочь отцу Макнами преодолеть депрессию? – спросил я.

Отец Хэчетт нахмурился, выпустил струю дыма уголком рта через левое плечо и сказал:

– Вам следует посещать мессы, Бартоломью. Надо продолжать то, что вы с вашей матерью делали всегда. Участвуя вместе с другими в рутинном отправлении обрядов, вы спасетесь. В конечном счете эта рутина спасет нас всех.

– Хорошо, я буду посещать мессу. Но как насчет отца Макнами?

Момент был неловким для отца Хэчетта, но он выдержал мой взгляд и ответил:

– Позвольте мне сделать предположение. Он пьет. Он заявляет, что Бог оставил его. Он хандрит в одиночестве в своей комнате, а по ночам опустошает свой желудок в туалете. Так? Это стало у него ритуалом. Горные пики и глубокие ущелья. Таков его обычный путь следования. И готов поспорить, он обвиняет вас в том, что вы не слышите глас Божий и не передаете ему указаний свыше. Я далек от истины?

Он был недалек от истины, как Вы, Ричард Гир, знаете, но, похоже, не хотел мне помочь на этот раз.

– Я не понимаю, – сказал я. – Вы говорили, чтобы я обратился к вам, если мне понадобится помощь. Вы пришли ко мне домой специально для того, чтобы предложить мне ее. Это была неправда?

– Я рад, что вы пришли, Бартоломью. Церковь Святого Габриэля – ваш второй дом. Но вам надо работать над собой. Надо пережить потерю вашей матери и начать жить без нее. Бог поможет вам выполнить эту задачу.

– Но отцу Макнами вы не хотите помочь? Вас не волнует его депрессия?

– Это все равно что стараться остановить ураган голыми руками, колотить по ветру и дождю. Глупо пытаться. Вам нужно переждать. Поверьте мне. У меня есть кое-какой опыт в этом. Отец Макнами в конце концов придет в норму. Во всяком случае, раньше всегда так было.

– Зачем же тогда вы приходили к нам домой и предлагали помощь?

– Честно? Потому что я за вас беспокоюсь, Бартоломью, а не за отца Макнами.

– За меня?

Он медленно кивнул. Лицо его было разделено тонким столбиком сигаретного дыма на две половины.

– Почему?

Отец Хэчетт сделал несколько затяжек, рассмотрел свои ладони, словно читал записанный там текст, и спросил:

– Вы все еще не знаете, почему отец Макнами стал жить у вас?

– Чтобы помочь мне справиться с потерей мамы и жить дальше.

Отец Хэчетт улыбнулся, и я обратил внимание на то, какая тонкая у него шея в обтягивающем черно-белом воротничке, будто леска, на конце которой болтается белый с красным поплавок.

– А теперь вы хотите помочь отцу Макнами. Вы поменялись ролями. Понимаете?

– Почему вы так со мной говорите?

– Как?

– Загадками. Будто я тугодум, слишком тупой для голой правды.

«Потому что ты дебил!» – крикнул маленький сердитый человечек.

– Простите меня, Бартоломью. Дело в том, что я в неловком положении. У меня есть преимущество перед вами, потому что я знаю нечто неизвестное вам. Но не мне говорить вам то, что вы должны знать. – Он сунул сигарету в бронзовую пепельницу, полную окурков. – Он еще не говорил с вами о Монреале?

Человечек у меня в желудке застыл при слове «Монреаль», так как мой отец якобы был оттуда родом.

– Значит, не говорил, – заключил отец Хэчетт. – Хмм.

Я хотел спросить его, при чем тут Монреаль.

Маленький человечек у меня в желудке вопил: «Не молчи, балда! У него информация, которую ты должен знать! А ты сидишь как дурак, набрав в рот воды. Спроси его о Монреале! Спроси о своем отце!» Он чувствительно пнул несколько раз мою селезенку ногой с острыми, как когти, ногтями.

Но я не мог заговорить об этом, Ричард Гир. Я все надеялся, что Вы появитесь и подскажете, как мне быть в этой ситуации, но Вы не материализовались – может быть, потому, что я был в католической церкви, а Вы буддист. Может быть, католические церкви излучают какое-то конфессиональное силовое поле, ограничивающее Вашу способность материализовываться.

– Вот что я вам скажу, – произнес отец Хэчетт, поняв, что я не собираюсь ничего говорить. – Может быть, отец Макнами и не заслуживает вашей помощи, но он определенно в ней нуждается. Он ищет спасения и потому пришел жить к вам. Это была необходимая ступень в его духовной жизни. Он непростой человек, но он служит Богу. По крайней мере, так, как может.

– Так что же мне делать?

– Молиться.

– И все?

– И быть терпеливым.

– А прислушиваться к гласу Божьему я должен? – спросил я, надеясь, что он отмахнется от этого как от смехотворного заблуждения и освободит меня тем самым от этого бремени.

Отец Хэчетт улыбнулся, склонил голову набок, трижды погрозил мне пальцем и сказал:

– Всегда.

Мы смотрели друг на друга, казалось, целый час. Он, похоже, жалел меня, а я начал ненавидеть его, хотя ненавидеть священника – смертный грех, один из самых больших. Я верю, что это так.

Человечек в моем желудке принялся дубасить мою пищеварительную систему. Он был в ярости.

– Значит, всегда? – повторил я, когда молчание стало уже невыносимым.

– Ох, чуть не забыл. Постарайтесь уговорить его принимать вот это. – Отец Хэчетт пошарил в ящике стола и достал оттуда небольшой оранжевый пузырек. Он встряхнул пузырек, и таблетки внутри затрещали, как гремучая змея.

– А что это? – спросил я, беря пузырек.

– Препарат, стабилизирующий психику. Литий. Указания по применению на этикетке.

Я кивнул.

– Скажите отцу Макнами, что лично мне его не хватает. Я молюсь о нем денно и нощно и о вас, Бартоломью, тоже. Я понимаю, что вам трудно со мной, но я делаю для вас все, что могу в данных исключительных обстоятельствах. Я хотел бы облегчить ваше положение, но все, что могу пока сделать, – это молиться о вас. Вы скоро все поймете.

– Спасибо, – сказал я и пошел домой.

Дома я постучал в дверь маминой спальни и сказал:

– Отец Макнами, отец Хэчетт молится о вас. Он прислал вам лекарство.

Дверь распахнулась.

Глаза отца Макнами опять превратились в крошечные черные снежинки.

Он выхватил у меня пузырек, промчался по коридору в туалет, высыпал таблетки в унитаз и спустил воду. После этого он вернулся в свою комнату и запер дверь.

Он напоминал взбесившегося быка, атакующего красную тряпку.

Он стал совсем другим человеком.