Нет иного света

После институтских творческих семинаров это «лито» было нужно мне, как гинекологу – вечер со стриптизом.

Но все-таки я продолжал посещать заседания вплоть до полного развала системы подготовки молодых литераторов в рамках ВЛКСМ.

И делал это исключительно ради того, чтобы посидеть рядом с Линой, не видя и не слыша никого больше.

Недавно выяснилось, что Лина С. к настоящей СталИне отношения не имела: ее звали просто «Линарой»…

И бог знает, проникся ли бы я имманентной страстью к этой черноглазой поэтессе, узнай в свое время ее полное имя…

Но это еще одна совсем другая история.

* * *

Помню также, как я был недолго, но всерьез увлечен своей сослуживицей по БГУ Эмилией Анатольевной Е. лишь из-за аллитераций ее имени и отчества.

* * *

Отмечу попутно, что магия имен в моих жизненных предпочтениях не была исключительно гетеросексуальной.

* * *

В раннем детстве – если быть точным, 12 апреля 1961 года – прохожие указывали на меня, одетого в детский комбинезончик стального цвета и говорили, что по улице Достоевского (бывшей Тюремной) города Уфы идет космонавт Юрий Гагарин.

После этого мне самому хотелось носить имя «Юрий».

Позже привязанность к имени переросла в отношение к его носителям.

Именем определялась моя изначальная расположенность к людям, среди которых были

уфимский поэт Юрий Андрианов (чьи имя и фамилию получил герой одного из моих последних и, пожалуй, самых глубоких произведений – повести «Пчела-плотник»);

уфимский журналист Юрий Федорович Дерфель .

Сокурсники по Литинституту:

петербуржец драматург Юра Ломовцев;

украинец прозаик Юра Обжелян.

Разумеется, Юрия Иосифовича Визбора я люблю прежде всего за стихи, но имя играет в этой любви роль не последнюю.

Даже Лермонтов не был бы мне так дорог, не будь он Михаилом Юрьевичем…

И что уж говорить о моем московском дяде Юре – мощном харизматике, при каждой встрече знакомившем меня со своей новой женой.

* * *

Имени «Евгения» повезло куда меньше, хотя оно мне тоже нравится.

Среди моих женщин была всего одна Евгения. Да и то, будучи существом как бы женского пола, по своей ориентации она имела род скорее мужской, хотя отношения между нами все-таки достигли той степени, которая является изначальной целью в отношениях мужчины и женщины…

Я, кажется, запутался в словах – но знающий поймет все, что я хотел сказать, а незнающему поберегу невинность.

Но тем не менее именем Евгения как главного, аутогенного и автобиографичного, героя освещены два моих любимых романа: «Хрустальная сосна» ) и «Der Kamerad» ) – причем в «Сосне» фигурирует еще и девочка – тёзка главного героя, сыгравшая важнейшую роль в разрешении его судьбы…

Но это не имеет никакого отношения к Литературному институту.

* * *

Равно как не имеет к нему отношения и моя имманентная привязанность к Жене Козловской ) – уфимской писательнице, прозаику и поэту.

С которой нас объединяет прежде всего общая любовь к птицам как сущности окружающего мира.

Правда, с Женечкой связан эпизод юмористический.

* * *

Жена моя, прозаик и поэт, находится в курсе всех литературных дел и контактов.

Она знает, что на сайте проза.ру я общаюсь и с землячкой Женей Козловской и с самарским прозаиком Женей Жироуховым ), в миру квалифицированным адвокатом.

Когда я делал рестайлинг ХХХ-романа «Приемщица» ), то углублял образ одной из центральных героинь, лесбиянки Саши с печальным уголовным опытом и хотел прописать диалоги, не делая слишком грубых ошибок. И, естественно, обратился к юристу Жироухову.

– Кто тебе там пишет так много?

– спросила жена, видя, как внимательно я читаю комментарий.

– Женя помогает мне сделать юридически безупречными две главы в романе.

– А почему?

– Так она же в тюрьме сидела, – спокойно ответил я.

– А за что она сидела?

– Человека убила.

– Твоя Женя убила человека?! – изумилась жена.

«…Ну спасибо, Вить!»

– с чувством написала мне Женечка Козловская после того, как я поведал ей эту историю в стиле чисто английской комедии.

«Да, Вить, запутаешься с этими Женями»,

– философски ответил Женя Жироухов.

– «У меня вот жена – Женя…»

* * *

Знавал я трех Галин; всего трех.

Первая Галька была сокурсницей моей 1-й жены и отличалась тем, что при большой очереди в буфете (а из буфетов матмех факультета она всегда выбирала тот, где скапливалось больше всего народа) никогда не пыталась пристать к кому-то из знакомых.

А лишь просила взять ей чего-нибудь попить и поесть – тихо и ненавязчиво, не вклиниваясь в ряды и не вызывая бешенства.

Секрет ее скромности заключался в том, что ни за кофе, ни за пирожные, купленные добрыми друзьями, денег она никогда не отдавала. Все поедаемое Галькой за чужой счет стоило в общем копейки, да и на стипендию в те годы никто не жил. Но тем не менее перманентное нахлебничество без всяких на то оснований быстро надоедало и эта девушка постоянно искала новых приятелей. Платить за еду сама она не хотела принципиально.

Подружку будущей жены я раскусил достаточно быстро и перестал ее кормить, в буфете пропуская вперед себя (как полагается делать человеку с хорошими манерами). Она прекрасно понимала стиль своего поведения, моя разгадка ее хитростей была принята, и мы остались друзьями. Однажды я даже чинил ей (как всегда, бесплатно) оправу очков: в те годы оптика еще составляла проблемы.

Эта Галька была не более женственной, чем плюшевый мишка, и за женщину я ее никогда не принимал.

Вторая Галина возникла в постленинградские времена: она была моей партнершей в ансамбле бального танца одного из домов культуры Уфы, где я подвизался в конец 80-х годов; о ней я не помню вообще ничего.