Нет мне ответа...
Шрифт:
Привезли человека, перед которым ещё недавно заискивали и просителями были многие горожане. Посадили в тюрьму несколько недавних сильных мира сего, заподозренных в мздоимстве и нечистых делах. Их преступления нужно ещё доказать. Если виноваты, судом праведным упредить тех, кто жив и желает жить нечестно, кто жирует на бедах людских и норовит вырвать кусок у ближнего своего. Не забывая при этом, что за скамьёй подсудимых и за всесильным креслом судьи, карающего нечестивых, стоит всезрячая. нетленная тень, напоминая о том, что «все мы, все мы в этом мире тленны».
Злорадствовать же, бить лежачего — распоследнее, гнусное дело, и с торжеством отрезать головы жертвам свойственно лишь диким племенам.
Кажется порой, люди забыли об этом. И губернатор наш [А.
Выше, всегда выше всего этого надо быть Вам, Александр Иванович! Должность к этому, обязывает, огромная ответственность, возложенная на вас народом. И вослед моему вам поздравлению с юбилеем напоминаю о том, что вы хоть и генерал, и губернатор, но тоже смертны, и я это по себе знаю, что после пятидесяти лет годы катятся под уклон очень быстро.
Я порой думаю: неужели тяжкие времена и страшные беды нас, русский народ, ничему не научили? Неужели коммунистические головорезы и костоломы, желающие нового помрачения российского разума, новой свалки и братоубийства, снова затмят, зачернят наш здравый смысл, с таким трудом, через такое горе, через такие громадные потери к нам возвращающийся? Неужто мы окончательно заматерели и погрязли во зле?
Новой смуты, ещё одной свалки нам не пережить, не хватит на это наших ослабевших, редеющих рядов, повреждённого, если не надорванного российского здоровья.
Не поддавайтесь тёмным сатанинским силам, русские люди! Постарайтесь жить по справедливости, быть милосердными друг к другу и нетерпимыми ко злу, разрушающему души. Не гневите Господа!
В. Астафьев
21 мая 2000 г.
Красноярск
(А.Бондаренко)
Дорогой Алёша!
Так я и не выбрался в Овсянку. 11-го звонил, чтобы сказать тебе спасибо и попрощаться, но мне сказали, что ты уже уехал. Очевидно, подвернулся транспорт. Все ещё здоровье у меня барахлит, но завтра улетаю в Москву на наделю, на международный конгресс Пен-клуба. Мог бы и не лететь, но я три года не был в Москве, и накопилось много неотложных дел. Огород в деревне обещают посадить Галя и Катя, наверное, в выходные эти и посадят, потому как второй день держится хорошая погода. Бог всё ещё не оставляет русский несчастный народ без своих милостей, ведь не дай и не приведи Господи остаться людям без огородины, без овощей — голод поголовный будет.
Сестры чего уж посадят, то и ладно, грядку моркови, грядку свёклы и чеснока, да картошку закопают, и у меня душа ныть перестанет, что огород пустует, как у распоследнего пролетария.
Вручили премии моего фонда, в том числе Погодаевской школе, чему я безмерно рад. Ребятишки и учителя приезжали славные. Девчушки, сплошь красавицы, поплясали, попели в платьях и нарядах, ими же шитых. Вася Сидоркин был на вручении, я просил его позвонить тебе. Но дозвонился ли — неизвестно, так я от себя благодарю тебя, что не забываешь старика и добра, хоть и немного тебе сделанного. Добро добром отзовётся.
Ты, наверное, сейчас уже вкалываешь на своём огороде или, приведя в порядок дачу, уже заканчиваешь роман. Дай тебе Бог здоровья и помощи во всех твоих делах и помыслах.
Мария Семёновна очень переживает, что я лечу в Москву, пробовала даже шумнуть, но я ей говорю, что отправляюсь в столицу, наверное, в последний раз, и она смирилась, как всегда, собирает меня в дорогу и ворчит о моей беспечности, чтоб чего не забыл. Вот соединила судьба чёрта с младенцем, и ничего, в октябре будет уже 55 лет вместе. Часто стали мы с ней вспоминать прошлое, горькое, трудное, а всё же лучше нынешнего подлого. Помнишь ли Некрасова: «бывали хуже времена, но не было подлее»? Что бы сказал великий поэт-страдалец о временах нонешних? Обнимаю тебя. Твой Виктор Петрович
6 июля 2000 г.
Красноярск
(В.Самуйлову)
Дорогой
Виктор!Твоё письмо пришло, когда я находился в больнице с подозрением на самый тяжкий диагноз. Обошлось, но и при болезни присутствующей радости тоже мало, а хлопот много. Меня лечат дома, в том числе иглоукалыванием. Помогло, однако, лечиться надо с полгода, чтобы был результат. Но ладно, о наших годах и хворях ни разговаривать, ни слушать никому не интересно.
Хотел я тебя назвать мудаком, да перед Лизой неудобно, и есть, как я понял, на той земле, где ты обретаешься, много желающих так тебя назвать. Зачем ты рукопись отправил с кем-то? В результате рыбину мы получили, а рукопись до се где-то плавает, и ладно, если выплывет. Я уверен, что люди, нас окружающие, всегда готовы посчитать рыбину ценнее рукописи. Надеюсь, хоть второй экземпляр или черновик у тебя есть?
Ужасно я расстроился, ужасно. Из больницы в Овсянку со «своими» людьми переслал я два рассказа на компьютер (задумано три), и экая канитель поднялась, едва рукописи нашлись. А тут пришёл человек, сунул рыбину и сказал М. С: «Это Вам из Дудинки от какой-то девушки». И всё, как в воду канул, ни спросить не с кого, ни позвонить некому.
Я всякие времена пережил, во всяких русских дырах и дремучих углах пообретался, но рукописи всегда посылал только по почте. И ни одна, слышишь, ни одна из них не потерялась, а вот с нарочными, да ещё с друзьями посылал, те и забывали их послать или передать, и вовсе по пьянке теряли. Тебе мой большой отчёт.
А на теплоходе совместно с Вами поехать мы не можем. Ты же знаешь, что М. С. из дому не выходит и мечтает на первый случай дожить до своего 80-летия (22 августа). У неё вышла превосходно изданная юбилейная книга, она её тебе подарит, как ты у нас объявишься. С 22 по 30 сентября намечаются у нас третьи провинциальные «Литературные чтения», и тебе надо бы как-то изловчиться побывать на них. Будут и умные люди, надо их послушать, а то в своей сторожевой будке совсем ты потеряешься и всякие ориентиры жизненные утратишь.
Ну ладно, я всё ещё не очень работоспособен и на долгое сидение за столом непригоден.
Обнимаю тебя, если можешь, позвони и скажи, где и у кого рукописи. Виктор Петрович
26 июля 2000 г.
(С.Новиковой)
Дорогая Светлана Александровна!
Уже давно получил Вашу книжку, но прочесть её никак не удавалось, суета, болезни, слабеющее зрение и графоманы, ломящиеся в дверь, не оставляют времени на чтение.
Книжку-документ, пусть и тысячным тиражом, Вы бросили в будущие времена, как увесистый булыжник, как ещё одно яркое свидетельство наших бед и побед, не совпадающее с той демагогией, что царила, да и до се царит в нашем одряхлевшем обществе, одряхлевшем и грудью, и духовно, и нравственно. Нужная, важная книга. Конечно, те, кто бегает или уже ковыляет с портретиками Сталина по площадям и улицам, никаких книжков не читают и читать уже не будут, но через два-три поколения потребуется духовное воскресение, иначе России гибель, и тогда будет востребована правда и о солдатах, и о маршалах. Кстати, солдатик, даже трижды раненый, как я, на Руси ещё реденько, но водится, а командиры, маршалы и главные и неглавные давно вымерли, такова была их «лёгкая» жизнь, да ещё этот сатана, за что-то в наказание России посланный, выпил из них кровь, укоротил век.
Я был рядовым солдатиком, генералов видел издали, но судьбе было угодно, чтоб и издали я увидел командующего 1-м Украинским фронтом Конева, и однажды — во судьба! — совсем близко под городом Проскуровом видел и слышал Жукова. Лучше б мне его никогда не видеть и ещё лучше не слышать. И с авиацией мне не везло. Я начинал на Брянском фронте, и первый самолёт сбитый увидел, увы, не немецкий, а нашего «лавочкина», упал он неподалёку от нашей кухни в весенний березняк, и как-то так неловко упал, что кишки лётчика, вывалившегося из кабины, растянуло по всей белой берёзе, ещё жидко окроплённой листом. И после я почему-то видел, как чаще сбивали наших, и дело доходило до того, что мы по очертаниям крыльев хорошо различали наши и немецкие самолеты, так свято врали друг другу: «Вот опять херакнулся фриц!»