Нет мне ответа...
Шрифт:
Конечно же, доля твоя завидная в том, что ты большую часть артистической жизни провёл и проработал под крылом Товстоногова в одном театре, а вот та часть жизни, когда тебе невольно пришлось его заменять, тут уж только вздохнёшь и весь поникнешь от сочувствия к тебе. Как, наверное, тебя не ели, а медленно сжёвывали в Питере и сладострастно облизывались. Больно уж время-то злое наступило, и лживости, лицемерия не убыло, а прибавилось. Несчастья, без конца происходящие в России, обнажили всё наше уязвлённое и изъязвлённое нутро, всю гнилую требуху наружу вывели. Вон какой шум и гам подняли насчёт подводной лодки «Курск», а когда утонул «Комсомолец», сообщили нам через шесть лет, и ещё несколько подлодок лежат на дне, о них ни слова, будто там не наши парнишки
Вздохну с облегчением, если узнаю, что в честь юбилея тебя освободят от тягчайших обязанностей худрука театра, и «Зенит» снова выйдет на международную арену, и ему повезёт больше, чем в нынешнем году.
А я чего-то давненько уж и нудно недомогаю, работать напряжённо уже не могу, вот и с письмом закругляюсь. Я давно, по-мужицки железно люблю тебя и желаю, чтобы ты когда-нибудь побывал у нас. Я же на подъём сделался совсем тяжёл, поэтому обнимаю тебя и к сердцу прижимаю, хотя бы письменно. Ты жилист и крепок будь, не играй больше смертей ни на сцене, ни в кино. Что-то роковые эти игры сделались для артистов. Живи долго и хорошо. Покоя тебе душевного и мира вокруг. Всегда твой В. Астафьев
13 сентября 2000 г.
Красноярск
(А.Ф.Астафьевой)
Дорогая Ася!
Давно, очень давно лежит твоё письмо на деревенском столе. Я его то терял, то находил, вот нашёл снова, а скоро пора ехать на зимние квартиры, и я уж более не стану откладывать ответ. За это время я два раза повалялся на больничной койке и подвергся таким исследованиям, что не приведи Господи. От непроходимости заболела прямая кишка — это плюс к инфаркту, диабету и прочим прелестям, подозревали худшее, но пока не подтвердились опасения. Кое-что подладили, но главное, научили, как с собой и требухой своей управляться, вот и управляюсь все лето. Оно у нас было шибко худое — дожди, дожди и холодно. Всё лето топил печь, потом обострение бронхита схватил — простыл средь лета.
Конечно, если бы я мог тебе помочь деньгами, то откликнулся сразу бы, да увы и ах, заработки прозаика, даже интенсивно печатающегося, сошли почти на нет, а деньги, что были на счету, пропали в период обвала, а тут ещё забота — внуков отделили, квартиру покупали, продали всё, что можно было продать, даже машину, оставив гараж на чёрный день. Да и вологодскому внуку, что учится в МГУ, приходится помогать, родители не тянут этой лямки. Андрей почти без работы, Таня учительствует, едва тянет дом свой, оба тощие, на вид больные, хотя и не жалуются. Приезжали на юбилей М. С, ей стукнуло 80 лет. Нам помогли провести скромно юбилей, самим было не справиться. М. С. издали солидный том, пусть и маленьким тиражом. Она в деревне не бывает, совсем сдала, из дому выходит очень и очень редко, по крайне надобности.
Твоя новость насчёт смены фамилии меня почти не удивила, это ожидалось, мама-то всегда была с авантюрным уклоном. Но, если тебе так лучше, удобней жить и способней устраивать свои дела, ради Бога делай, как тебе хочется, только особо не афишируй мои прошлые грехи. Но девка ты при уме и, думаю, на такую дешёвку не пойдёшь.
Собрался я было в Петербург на юбилей Лаврова, старого моего приятеля, ему 15 сентября 75 лет, но брюхо болит, в серёдке ноет, куда уж там, дальше Овсянки не потянуть. Уже два лета на рыбалке не был и страсть как по лесу тоскую, но ноги совсем плохо ходят из-за диабета, ладно хоть за столом могу чего-то делать, написал вот несколько давно задуманных рассказов, один пойдёт в конце года в «Н. мире».
Пока до свиданья, кланяюсь твоим старикам, желаю вам доброго здоровья. Миша Литвяков должен быть у нас в конце месяца и всё остальное расскажет. Целую, твой В. Астафьев
29 октября 2000 г.
Красноярск
(В.Самуйлову)
Дорогой Витя!
Подряд
два одинаковых от тебя письма пришло, одно, видимо, Лизой подписано, другое тобой. Всё правильно. Я отсюда, из глухой провинции, живя ныне в отрыве от всех и от всего, мало чем могу тебе помочь. Бейся с журналами сам, как и я бился когда-то, и не сразу, но всё же пробивал их, что ты можешь узнать из моих комментариев к собранию сочинений.Однако разговаривал я тут со старой своей редакторшей, давно уж работающей в журнале «Знамя» зав. отделом прозы, и заикнулся насчёт твоего романа. Она сказала: «Пусть присылает», а это значит, что рукопись не попадёт в самотёк.
А что сорвался и запил, это дело хозяйское, но если по-мужицки рассуждать, то и ни к чему бы, уже не маленький, чтоб в непотребном виде две недели на бабе виснуть и хворать. А точнее, куражи наводить, роже-то потом совестно, куда её отворачивать-то? Меня в былые дни удалые более чем на двое суток не хватало, контужен, и то, бывало, от Марьи Семёновны не знал, куда морду деть, готов был сквозь землю провалиться.
И вообще ребятки, в основном, подивили меня в этот раз. На прошлых чтениях тоже гуляли, да не так же уж по-чёрному, а тут мои подшефные Березовский, Пчёлкин и полдюжины с ними не в состоянии были из номера гостиницы вылезть. Спрашивается, зачем приезжали? Можно ведь и дома хорошо напиться. На Мишу Кураева не равняйся — в него входит три литра, и от этого у него только нос ещё более картошкой делается и голос громчеет. Он родился и взрос в наиблагополучнейшей семье, с детства кормили пряниками, и 30 лет служил на «Ленфильме» редактором, где прошёл сильный практикум по употреблению спиртного.
Думай и складывай книжку, добывай денег на её издание, скулить некогда будет, пить тем более. А я через пару дней уезжаю в санаторий «Загорье», что в двухстах верстах от Красноярска, вернусь в конце ноября, если дома всё будет нормально. И тоже буду составлять и издавать новую книгу, написал за лето рассказов и «затесей» на целую книгу [сборник рассказов и затесей «Пролётный гусь» (Иркутск, «Издатель Сапронов») выйдет в конце апреля 2001 г. и станет последней прижизненной книгой писателя. — Сост.].
Вот пока и всё. В тундру писателей не зови, народ канительный, ещё замёрзнет который, тебе переживанье лишнее будет. Оно, конечно, их многовато развелось писателей-то, а всё же...
Обнимаю тебя. Кланяюсь. Виктор Петрович
5 декабря 2000 г.
Красноярск
(А.Ф.Гремицкой)
Дорогая Ася!
Ну, прежде всего тебя, Мишу всех твоих деток, больших и малых, поздравляю с Новым годом, прежде всего желаю чтобы никто не болел и не кашлял. И ты чтоб могла приехать на четвёртые наши чтения, осталось-то всего ничего, каких-то года полтора.
Конечно же, зять твой знал, чем меня взять, посылая свои вопросы вместе с твоим письмом. Я же не могу тебе отказать. Писать и говорить о России сейчас очень трудно. Прежде всего встает во весь рост вопрос, а есть ли она, наша матушка-Россия? Может, мы и не заметили, как Родина наша ушла из-под наших ног и мы в какой-то огромной воде, называемой океаном жизни, болтаемся на одинокой льдине, гадая, когда она развалится и потонем мы все, иль нас всё же прибьёт к какому-то обитаемому берегу. Всё дурное и тёмное, что скрывалось под тёплой шубой так называемого мира земного, прихлынуло к нам, и мы всё это дерьмо заглотили из любопытства и недоразвитости своей духовной — деревню захлестнуло пьянство, города, в том числе и провинциальные — наркомания. СПИД, туберкулёз и полное нежелание этому сопротивляться, спасать себя и страну трудом и радением. Непросто мне будет написать в «Россию», время нужно. Отписаться, отговориться, как многие сейчас делают, это бы зело просто, да с годами приходит уважение не только к слову, тобой изреченному, но и к собственной персоне. На старости лет критически озираешь свой путь и то, что нагородил в словесах, часто безответственно, на ходу, лишь бы отвязаться, отбрехаться.