Нет мне ответа...
Шрифт:
Гергель Иван Николаевич живёт в Орске. мне довелось его раненого вынести с поля боя в буквальном, а не в «книжном» смысле этого слова, и потому он первым, ещё в 1946 году, нашёл меня. Сошлись мы с ним весной 1943 года под Калугой, в 92-й артбригаде, ранен он был в Польше, возле речки Вискош.
(*)Эта приписка сделана Виктором Петровичем позже.
Шаповалов Георгий Фёдорович (Жора живёт в г. Жданове) был моим напарником-телефонистом после того, как осенью сорок третьего года я перешёл в связь, и стал моим самым близким другом (плакал, когда меня последний раз ранили) и до сих пор относится ко мне с нежностью, как брат. Познакомились мы с ним тоже в 92-й бригаде.
Вячеслав Фёдорович
Последним, уже после моих заметок в «Правде», нашёлся командир нашего 3-го дивизиона — Митрофан Иванович Воробьёв. Живет в Новохопёрске Воронежской области с женой своей Капитолиной Ивановной, которая была с ним вместе на фронте. Он был ранен в 1944 году под Каменец-Подольском и помнит, что я помогал ему раненому, а я вот этого не помню. Но зато хорошо помню, что на моём боевом пути это был самый путний командир, который никогда не лаялся, не объедал нас. не похабничал, в беде не бросал (и мы его в беде не бросили), словом, такой командир, каких тучи бродит по нашим книгам и по экрану, а вот в жизни моей встретился всего один.
Все мои однополчане, то есть близкие мне по фронту люди, и после войны остались людьми достойными: честно зарабатывали свой хлеб, трудно приобретали знания, не изолгались, не заворовались, дорожили товариществом нашим. И хотя мы редко встречались в суете нашей жизни и из-за материальных затруднений, остались друг дня друга братьями, верными памяти нашей и, кажется (да не кажется, а точно), никто не разрушил своей семьи, не осиротил своих детей, не обездолил женщину, богом ему данную.
Я это к чему всё пишу-то? А к тому, что не во всём и не везде, но мы прожили жизнь трудно, однако достойно, преодолевая в себе раба, недуги и несчастья нашего времени, тупых вождей и «сверхчеловеков». которые унизили себя, свою Родину, породили детей, себе подобных, но унизить нас до основания, сделать нас себе подобными им до конца не удалось, хотя кое в чём они и система, ими порождённая, преуспели. В дерьме сидючи, ржавой проволокой опутанным, дряхлыми конструкциями, на которых болтается сорванная со всех гвоздей вывеска «коммунизм» и «счастливое будущее», окружённым. от восхода и до захода солнца слушающим враньё, трудно не завонять, не изаржаветь, не изовраться, с кругу не съехать.
«И всё же, всё же»... кое-как, кое-кто и кое-где сохранил душу живую, остался самим собой, хотя бы частично. Вот этой нашей лучшей части и будьте достойны! Не ждите добра от других — делайте его сами, и оно воздастся, а главное, будьте честными перед собой и временем, насколько хватит вас и вашего мужества.
А жизнь вам предстоит трудная. И, наверное, дряннее нашей. Главное, чтобы не было войны, остальное, может, и преодолеете. Но и в самые тяжкие дни держитесь стойко, не кусочничайте, не подхалимствуйте и опять прошу, очень — не пейте! Заклинаю, умоляю! — хватит и того, что Анатолий пропил себя, семью и много горя принёс людям этим своим горьким пороком, особенно людям близким, и в первую голову тёте Мане, мне, Ольге и Арсению. Пусть пример его и моего отца, вашего деда и прадеда, лежащего на чужбине, послужит вам всем суровым
предостережением.Насколько возможно, Андрею надо усмирить свою суровость и быть ближе к детям, да не в качестве фельдфебеля — дом не казарма. Ведь после меня, ты, Андрей, останешься для всех за старшего мужчину, а если что-то в жизни случится, никому и никогда не отдавать детей в детдома — я там отбыл за всех, натерпелся тоже за всех, и достаточно.
Все старайтесь не терять друг друга из вида, приходите на помощь друг другу — жизнь короткая, и в старости засчитывается только добро и добрые дела.
Хочу, чтобы хоть кто-нибудь из внучат работал на природе и для природы — в Овсянке открывается школа-лесничество, может Вите, с его здоровьем, поступить туда? Не хочу, чтоб хоть один пошёл по моим стопам и сделался писателем или артистом. Бесполезное, проклятое занятие, приводящее человека к полному разочарованию во всём! Если решится возврат «к земле» и возрождение деревни (это неизбежно, иначе все помрут с голоду), хотелось бы мне, чтоб кто-нибудь жил на земле и землёю — нет труднее и благороднее, нужнее и полезнее работы крестьянина. А главное, голова ничем не забита и идейного говна на сердце не водится у крестьянина.
Учитесь, почитайте родителей, не забывайте нас, бывших солдат — берегите наши могилы и не пачкайте нашу память грязными поступками, не тревожьте нас пустыми, громкими словами — мы устали от них и при жизни.
В городе Чусовом, на Красном посёлке, вместе с родителями нашими покоится и Лидочка — вечная моя боль и неизбывная вина. Поминайте и её. Да чтобы хоть раз в пятилетку были все вместе на могилке её, дедушки, бабушки, дядьёв, тёток и всех родных. Мы, грешники, редко навещали дочку нашу и за это не раз наказаны были Господом.
Ну вот и всё, на большее не хватает сил, да ведь всего и не выскажешь. Жизнь непредсказуема, смерть всегда одна, поэтому дам вам последнее распоряжение:
Похороните меня в Овсянке на новом лесном кладбище, рядом с дочерью Ириной(*). На старом кладбище в Овсянке хоронить не надо (его любопытные — мамин, бабушкин прах и односельчан моих — под сапоги пустят), а здесь всё посажено мной и надо мной расти и шуметь будет, да и любопытным просторно.
Пожалуйста, сделайте похороны без шума и блудословия. Пусть звучит музыка — я постараюсь её услышать — и не гремите казёнными речами, я от них тоже устал, и все устали.
Прошу вас после гражданской панихиды в городе (сделать её лучше бы в библиотеке, ближе к книгам, ну в крайности — в издательстве) свозите меня на одну ночь в Овсянку, в мою избу. Пусть там ночью меня, как и прошу, отпоют, если сочтут достойным Господней молитвы, мои друзья из нашей церкви или приедет по вызову из Барнаула отец Михаил.
Выносить на кладбище надо из овсянской избы, минуту постойте перед бабушкиным домом, в котором прошло моё детство, — он изменился, в нём чужие люди живут, но земля-то та же, которую я топтал и грел босыми ногами.
Пожалуйста, поменьше топчитесь на наших могилах, и как можно реже беспокойте нас. Если читателям и почитателям захочется устраивать поминки, не пейте много вина и не говорите громких речей, а лучше молитесь; коли возникнет необходимость проводить так называемые литературные чтения и собираться в Овсянке и на могиле, делайте это не чаще, чем в три года раз.
И ради Бога, заклинаю вас, не вздумайте что-либо переименовывать, прежде всего моё родное село. Пусть имя моё живёт в трудах моих до тех пор, пока труды эти будут достойны оставаться в памяти людей.
Не мудрите с надгробием и у меня и Марьи Семёновны, если она последует за мной. После моей смерти должно быть такое же надгробие, что и у Ирины — имя, крест и ничего больше. Пусть эту заботу возьмёт на себя близкий мне человек и сотоварищ по многим таёжным походам Владимир Зеленов, а деньги на надгробье возьмите с моего счёта.(**)
Живите с миром в мире и покоем в душе! Будьте достойны самой жизни, ничего нет её дороже. Храни вас всех Бог!
Ваш вечный отец, дедушка и супруг, Виктором крещённый в овсянской церкви. По бумагам — Астафьев Виктор Петрович