Неудачная реинкарнация

— Что вы все путаете? — не сдержался он. — Какое обличение?! Да он сам был из высшего света! Ухлёстывал за великой княжной, а та ему ноль внимания — вот он улился желчью и написал пообиднее! Вы что, не знаете, что массовой поэзии тогда не было? Они же там все друг друга знали! И стихи писали для друзей — да ещё чтоб произвести впечатление на очередную прелестницу! Да поэты вообще пишут в основном для чего? Чтоб в стихах позволить себе то, о чём мечтается! Словами все можно! А мы это потом учим, как великие откровения, как религиозные догмы, блин!

— Переписчиков, ну что ты несёшь?

— Могу доказать! — сказал он злобно. — Вот если б я сейчас стал приставать к нашим девочкам — получил бы по мусалам! А словами — пожалуйста! Ещё и попросят, чтоб записал и подарил на память! А наслаждения от слов — почти столько же, как от самих действий! Потому что поэзия — великая сила!

Учительница недоверчиво усмехнулась.

— Ах так? Ну ладно…

Он принял вызов. Глубоко вздохнул. Оглядел класс…

— Тане…

Худенькая девочка за последним столом непонимающе уставилась на него.

— Был шумный новогодний бал — ты помнишь? — мягко спросил он.

Его голос невольно изменился, появилось то, что он сам называл «тёмным бархатом», не в силах более точно перевести термин с кодировок Арктура. —

…был шумный новогодний бал И пели трубы. Ты пела — вся, смеялась — вся, Смеялись губы… И ты кружилась вкруг меня, Сияли глазки — И я тебя поцеловал С невольной лаской…

— Ого! — залетали по классу мнения. — А мы ещё тогда подумали — чего она светится?…

— Врёт! — возмутилась она и покраснела. — Да я бы ещё и…

— Тихо, дура! — шикнули на неё. — Это же поэзия, ты что, не понимаешь?! Продолжай, Вован!

— Александре, — сказал он вдохновенно. —

Это было в лесу, Возле скал, возле скал…

— Ага! — догадались сразу в классе. —

Ты — прижалась ко мне, Я — тебя обнимал… И — горячие пальцы скользили к плечам По изящной и тоненькой шее…

Он замолчал и перевёл дух.

— Дальше что было?!!! — взвыл класс.

Он посмотрел на бледную Сашку — и покачал головой. И успел поймать благодарный ответный взгляд.

— Ирочке, — почти прошептал он, и все затаили дыхание, чтоб услышать. —

Рябь на воде и облака. Ты смотришь смело… Как кофточка твоя тонка! Скользит по телу…

— Ну же!.. — пронеслось по классу.

— Гале, — безжалостно заявил он.

— С-скотина! — откомментировал класс, и в общем хоре он расслышал звонкий голосок Ирочки.

— Ну Вован даёт! — восторженно заревел Типун, первый бандит класса. — Раздевай их!

— Говори стихами, урод! — холодно посоветовал он. — Это же поэзия!

Класс согласно зашумел, и даже учительница кивнула — мол, да, стихами говори, урод, на уроке поэзии! Он мельком глянул: глаза учительницы горели нездоровым интересом, губы припухли, и даже дыхание прерывистое… Тоже, пожалуй, что-то себе вспомнила о невинной школьной юности!

Он не пропустил ни одной девчонки в классе, каждой подарил по паре строк, постепенно опускаясь все ниже по упоминаемым деталям одежды. Но так и не опустился ниже… уровня приличий. А потом повернулся к учительнице — и изучил её горящим взглядом!

— Ой! — испуганно сказала она.

В классе наступила гробовая тишина. Даже проходящая по коридору завуч сунулась в дверь, не понимая, куда делись ученики — на неё даже не обратили внимания. Завуч извинилась и исчезла. А класс ждал, затаив дыхание.

Он безнадёжно вздохнул и развёл руками. Класс тихо охнул…

— Переписчиков, выйди вон, — мёртвым голосом сказала учительница. — К директору!

Но в коридоре она остановилась у окна в странном оцепенении. Так что ему пришлось вернуться, он-то далеко успел отойти.

— Лучше бы ты прочитал там… хоть что-нибудь, — тихо сказала она.

— Не лучше, — пробормотал он. — Заявить, что вы просадили всю молодость в ожидании халявной платы за юное тело — да ещё стихами?!.

— Да уж, юное тело для женщины — это все… А что теперь делать? Что же делать-то?! Как жить дальше?

Он посмотрел на её нервные руки и машинально достал пачку сигарет. Она так же машинально взяла.

— О-у-у! — прокатилось по коридору.

Они испуганно оглянулись и увидели: весь класс торчит в дверях кабинета и наблюдает, как Вовочка угощает сигаретой учительницу! А та не отказывается!!!

— Скотина ты, Переписчиков! — с чувством произнесла учительница.

И это был тот редкий случай, когда он с ней согласился.

* * *

Эре — сын, Эре — муж…

— Эре, ты не спи, а то меня уронишь! — обеспокоенно сказала Яха.

Перед деревней он решился и сел в седло сам, а девушку усадил, как и положено, перед собой. Боком. Понятно, что теперь Яха жутко боялась опрокинуться на спину. Приходилось крепко держать её за талию. Ему-то не трудно — так ведь синяки останутся! Ещё подумают кто попало чего попало…

— Эре, ты не спи!

— Я не сплю, я думаю, — рассеянно отозвался он. — Вот сейчас ты молодая и красивая…

— Правда?! Ой, Эре…

— Да не в том дело, что сейчас! Я вот думаю, а чем ты жить будешь, когда кончится юность, и вместе с ней уйдёт всё, чем женщины гордятся?

— Ну и пусть уходит, — равнодушно отозвалась Яха.

— Э? А чем жить тогда?

— Да тем же, чем и все живут: детьми, домом, мужем, работой, если способности какие есть. Вон твоя мать какая художница! Её росписи ценят поболее, чем даже работы горных умельцев! И чего тут думать?

— Получается, что нечего! — обескураженно признал он. — Но… всякое же бывает! Вот… муж может же заглядываться на молоденьких?

— Ну и что? — недоуменно спросила Яха. — Не пойдёт же он с ними в хоровод плясать! Или ночами гулять в садах… позору ведь не оберётся! На муже хозяйство! На муже жена и дети! Когда ему гулять? А заглядываться — ну… да, что бы и не посмотреть на красоту-то…

— Как все у тебя просто! — пробурчал он, не желая сдаваться. — А я вот столько женщин знаю, что всю жизнь злобятся, что красота ушла!