Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
Шрифт:
У многих советских высокопоставленных руководителей того времени, в том числе у друзей Брежнева — Дмитрия Устинова и Андрея Гречко, имелся схожий жизненный опыт, сделавший их горячими сторонниками военной силы и укрепления боевой готовности. Брежнев тоже верил в боеготовность, но при этом ему не давала покоя мысль о возможной войне, поэтому он хотел договориться о мире с западными державами. Брежнев, как позже и президент США Рональд Рейган, полагал, что наращивание вооружений важно не само по себе, а в качестве прелюдии к международным соглашениям. Его убежденность в том, что мир должен быть подкреплен силой, в дальнейшем создаст много проблем. Именно непрерывное наращивание советских стратегических вооружений позволит критикам разрядки в США и экспертам из Пентагона утверждать, что Кремль стремится к военному превосходству. В конце концов возрождение в США страхов перед «военной угрозой со стороны СССР» стало одним из решающих факторов, подорвавших советско-американскую разрядку. Но в начале 1970-х гг. цельные, хотя и одномерные взгляды Брежнева позволили ему понять, что сотрудничать с США необходимо.
Брежнев питал глубокое отвращение к методам ядерного шантажа и балансирования на грани войны, с которыми была неразрывно связана внешняя политика Хрущева после 1956 г. Даже спустя 20 лет после кубинского ракетного кризиса он не мог спокойно вспоминать о действиях Хрущева: «Помню,
В руководящем стиле и характере Брежнева были и другие стороны, которые способствовали его превращению в архитектора разрядки. Генри Киссинджер писал в своих мемуарах о том, что Брежнев был «грубым» (в отличие от «утонченных» Мао Цзэдуна и Чжоу Энь-лая). На самом деле Брежнев был добродушен, а не зол, в нем было больше тщеславия, чем преднамеренной жестокости. Он был также чрезвычайно чувствителен. Когда на одном из заседаний Президиума и Секретариата ЦК в июне 1957 г. в решающий момент схватки за власть между членами послесталинского руководства Каганович грубо одернул выступавшего Брежнева, будущий генсек упал в обморок. Даже обдумывая отстранение Хрущева от власти в 1964 г., Брежнев больше всего опасался того, что ему придется лично иметь дело с разъяренным Никитой Сергеевичем {764} . Как человек и как политик он не любил конфронтации и крайностей. Родственники вспоминали, что в молодости он был «красивым и обаятельным, следил за собой и был дамским угодником». На протяжении всей своей карьеры при Сталине и Хрущеве Брежнев учился нравиться людям. По воспоминаниям кремлевского врача Евгения Чазова, в зрелом возрасте это был «статный, подтянутый мужчина с военной выправкой, приятная улыбка, располагающая к откровенности манера вести беседу, юмор, плавная речь (он тогда еще не шепелявил). Когда Брежнев хотел, он мог расположить к себе любого собеседника». Однажды Брежнев признался Александрову-Агентову: «Знаешь, Андрей, обаяние — это очень важный фактор в политике». Одна пожилая школьная учительница, увидев его в 1963 г. на спектакле в Большом театре, записала в своем дневнике: «Брежнев, несомненно, привлекателен: голубые глаза, чернобровый, с ямочками на щеках. Теперь я понимаю, почему он всегда мне нравился» {765} . Для Брежнева сердечно улыбаться было так же естественно, как для Хрущева вспылить и грозить кулаком.
Брежнев по своей природе был центристом и противником радикальных политических изменений — в ту или иную сторону. Когда после 1964 г. помощники и закадычные друзья генсека стали сворачивать «оттепельный» процесс в области культуры, пропаганды и идеологии, он не слишком возражал. В мае 1965 г. он с большим удовольствием, под овации военной элиты объявил о восстановлении празднования Дня Победы и упомянул о больших заслугах Сталина в ее достижении. Вместе с тем Брежневу не хотелось восстанавливать против себя значительную часть интеллектуальной элиты страны — деятелей науки, литературы и искусства, — которая опасалась возврата к сталинизму. Кроме того, он скептически относился к возможности примирения с КНР. Ему было известно, что «советские китайцы», т. е. наиболее ярые сторонники идеологического подхода к политике, группировались вокруг Александра Шелепина и почти в открытую говорили о нем, Брежневе, как о проходной фигуре и третьесортном политике, у которого на уме лишь выпивка и женщины {766} .
Большинство коллег Брежнева были сторонниками безудержного наращивания военной силы, ненавидели Запад и стремились «насолить» ему, где только можно. Начинать миротворческую деятельность в подобном окружении было чрезвычайно трудно, это могло стоить карьеры кому угодно. Брежнев, однако, преуспел сверх ожиданий. Отсутствие образования он компенсировал развитым политическим инстинктом, тактом и незаурядным талантом общения с партийными кадрами. Его советники вспоминают, что в тонких материях власти «Брежнев был великим реалистом» и, когда было надо, умел заручиться поддержкой косного, консервативного, антизападного большинства {767} . После снятия Хрущева он сосредоточился на важнейших задачах: работе с кадрами и налаживании связи с партийными организациями на местах. Он лично и его соратники в Политбюро ЦК, в том числе Михаил Суслов и Андрей Кириленко, без конца обзванивали региональных секретарей партии, расспрашивали их о проблемах и нуждах и даже просили совета. В 1967 г. Брежнев стал постепенно и крайне осторожно смещать своих соперников, начиная с Шелепина, с руководящих постов. К 1968 г. генсек уже стал безусловным хозяином в аппарате ЦК КПСС: ключи от власти в стране находились в его руках {768} .
Примерно в это же время Брежнев начал проявлять интерес к внешней политике. Его раздражала международная известность Косыгина. Леониду Ильичу хватило ума не соперничать с премьером по экономическим вопросам, в которых Косыгин разбирался очень хорошо. Но внешняя политика открывала Брежневу большие возможности для проявления его скромных талантов. Пост генерального секретаря давал ему решающее преимущество: по сложившейся при Сталине традиции он являлся также Верховным главнокомандующим и возглавлял Совет обороны. Таким образом, Брежнев и формально, и фактически отвечал за безопасность страны и военную политику. К тому же в его руках находился механизм расстановки кадров — ключевой рычаг влияния на содержание и направление политики {769} .
Устранение из Политбюро соперников Брежнева вовсе не означало, что в высшем партийном органе на смену «ястребам» пришли «голуби», сторонники мира и разрядки, как писали в то время некоторые западные кремленологи. На самом деле «голубей» в окружении Брежнева не было вовсе. Большинство членов Политбюро даже во времена разрядки оставались идеологическими ортодоксами и сторонниками политики с позиции силы. Когда в начале 1968 г. создавалась комиссия Политбюро по контролю над вооружениями, в ней абсолютно преобладали сторонники жесткой линии, и среди них Устинов (в качестве председателя) и Гречко {770} . Дмитрия Устинова в свое время выдвинул сам Сталин. В годы Великой Отечественной войны, когда Устинову было едва за тридцать, «красный
инженер» из рабочих проявил блестящие организаторские способности: в 1941 г. он осуществлял эвакуацию советской промышленности прямо перед носом у наступавшего вермахта, а позже играл важнейшую роль в организации производства ракетной техники. В течение двух десятилетий он бессменно руководил советским военно-промышленным комплексом. Опасаясь внезапного американского удара, Устинов настаивал на том, что только наращивание военной мощи СССР может сдержать потенциального агрессора. Андрей Гречко начинал свою военную карьеру в годы Гражданской войны. Шестнадцатилетним юношей сражался в рядах Красной конницы. Во время Великой Отечественной войны он уже командовал 18-й армией, и полковник Брежнев был в его подчинении. В 1967 г., после смерти Малиновского, маршал Гречко возглавил Министерство обороны СССР. Гречко ни на секунду не сомневался в том, что третью мировую войну, если она произойдет, выиграет Советский Союз. Его ненависть и презрение к США и НАТО граничили с опасной бравадой {771} . При этом и Устинов, и Гречко считали, что СССР еще не сравнялся с американцами во всех областях военной силы; по этой причине они энергично противились любым соглашениям с западными державами, которые могли бы ограничить гонку вооружений {772} . В годы холодной войны эти деятели были зеркальным отражением, если не двойниками, американских «ястребов».В промежуток между 1965 и 1968 гг. Брежнев оказывал Устинову полную поддержку в расширении и реорганизации и без того колоссального военно-промышленного комплекса. Генсек также оказывал своему другу всестороннюю поддержку в вопросах, касавшихся создания и развертывания стратегической триады, состоящей из межконтинентальных баллистических ракет (МБР) в защищенных шахтах, атомных подводных лодок с баллистическими ракетами и стратегических бомбардировщиков. Особенно впечатляющими были масштабы программы строительства МБР в шахтах: американская спутниковая разведка обнаружила, что всего за два года, 1965-й и 1966-й, СССР удвоил свой арсенал этих ракет и стремительно догоняет стратегические силы США. В это время ракетные силы в СССР росли с рекордной скоростью примерно 300 пусковых шахт в год. Эта грандиозная программа вооружений, по словам одного американского эксперта, «стала крупнейшей и самой дорогостоящей программой вооружений в советской истории, по размаху значительно превзойдя ядерную программу конца сороковых годов». К 1968 г. на стратегические ракетные силы, по западным оценкам, уходило около 18 %советского оборонного бюджета. Но когда речь шла о производстве и развертывании вооружений, Брежнев не мог отказать военным ни в чем {773} .
По сути, первоначально генсек отличался от своих соратников лишь одним — он мечтал стать миротворцем. Но, кроме того, как отметил Анатолий Черняев, близко наблюдавший генсека в эти годы, бремя огромной власти заставляло Брежнева задумываться о государственных интересах страны, а эти интересы не укладывались в жесткие рамки марксистско-ленинской идеологии. По мере того, как Брежнев погружался в вопросы международных отношений, логика событий подсказывала ему, что слишком опасно следовать за консервативным и невежественным в международных делах большинством, за бряцающими оружием товарищами по партии. Генсек начал прислушиваться к другой группе людей — «просвещенных» экспертов-международников, работавших в аппарате ЦК {774} . В эту группу входили Анатолий Блатов, Евгений Самотейкин, Георгий Арбатов, Александр Бовин, Николай Иноземцев, Вадим Загладин, Николай Шишлин, Рафаил Федоров и Анатолий Черняев. Эти специалисты в области международных отношений, пришедшие на работу в аппарат ЦК КПСС из университетов и научно-исследовательских институтов, отличались от средних номенклатурных работников широтой взглядов и, главное, отсутствием милитаризма и ненависти ко всему западному. Это были люди, чье мировоззрение формировалось под влиянием процессов, происходивших в стране в 1956-1964 гг. — во времена культурной оттепели, развенчания культа личности Сталина, либерализации общественной жизни. Считая себя советскими патриотами, но при этом прагматичными вольнодумцами, они убеждались в том, что замшелая, окостеневшая идеология серьезно мешает государственным интересам. На работу в аппарат ЦК КПСС многих из них пригласил Юрий Андропов, до 1967 г. руководитель отдела социалистических стран, а также Борис Пономарев, глава международного отдела. Андропов не боялся окружать себя интеллектуалами и оказывал им поддержку в аппарате. Он призывал их писать раскованно, без идеологических шор. «Думайте, пишите по максимуму, а что сказать в Политбюро, я и сам соображу». В аппарате ЦК шла непрерывная борьба «просвещенных» специалистов с поклонниками Сталина, среди которых было много друзей Брежнева. Главным преимуществом «просвещенных» аппаратчиков было умение писать и формулировать мысли. За три года, с 1965-го по 1968-й, многие из них вошли в команду спичрайтеров Брежнева. Помогая писать речи и выступления генсека, они таким образом вошли в круг его ближайших собеседников и советников {775} .
В группу референтов Брежнева входил также и его помощник Андрей Александров-Агентов, филолог и опытный дипломат-европеист. Свою карьеру он начал помощником знаменитого полпреда в Швеции Александры Коллонтай, а затем работал в аппарате Громыко. Александров-Агентов являлся убежденным последователем марксистско-ленинской теории и веровал в международное коммунистическое движение, но в вопросах международной политики он не ориентировался на идеологические штампы. Как заметил работавший с ним Черняев, он «считал, что realpolitik работает на наше коммунистическое будущее» {776} .
Ранним наставником Брежнева в международных делах был министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко — дипломат высокого класса. К сожалению, Громыко, работавший многие годы под Сталиным, Молотовым и Вышинским, отличался почти раболепной исполнительностью: «всякий раз он добросовестно выражал и осуществлял идеи и установки руководителя, которому служил в данный момент» {777} . В то же время он не терпел, когда во внешнюю политику подмешивалась идеология. Его идеалом была сталинская дипломатия Большой тройки, переговорный стиль Сталина и Молотова на встречах в верхах в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Основной целью Громыко было добиться от западных держав признания новых границ СССР и его сателлитов в Европе, прежде всего границ ГДР с Западной Германией и Польшей. Следующей по важности целью он считал жесткий торг и достижение политических договоренностей с Соединенными Штатами. В докладной записке о международном положении, составленной в январе 1967 г. для Политбюро ЦК КПСС, Громыко утверждал: «В целом состояние международной напряженности не отвечает государственным интересам СССР и дружественных ему стран. Строительство социализма и развитие экономики требуют поддержания мира. В обстановке разрядки легче добиваться укрепления и расширения позиций СССР в мире» {778} .