Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Нежелание применять силу

Еще одна личная особенность Горбачева, которая приводила в недоумение современников и очевидцев, — это его органическое отвращение к применению силы. Разумеется, скептическое отношение к использованию военной силы в ядерный век разделяли многие сторонники «нового мышления» ^{1189} . Можно сказать, что пацифистские настроения были присущи всему поколению «шестидесятников», хорошо помнивших войну с Германией и ее колоссальные жертвы. Разрыв поколений здесь был особенно ощутим. Например, бывший министр иностранных дел А. А. Громыко, по словам своего сына, считал Горбачева и его сторонников «марсианами», людьми не от мира сего за то, что они проповедовали отказ от ключевого принципа «реализма». «Представляю себе, в каком недоумении находятся США и другие натовцы. Для них загадка, как Горбачев и его друзья в Политбюро не понимают, как используется силовое давление для защиты своих государственных интересов, — признавался он сыну. — В кризисных ситуациях дозированное применение силы оправдано… Если гордишься своим пацифизмом, не садись в кресло руководителя великой державы» ^{1190} .

Горбачев действительно испытывал странную для коммунистического правителя нелюбовь к силовым, военным и административным мерам, что являлось одной из основополагающих черт его характера. Горбачев искренне верил в принцип ненасилия, ставя его во главу угла своей внутренней и внешней политики, а также личных отношений. Его коллеги и соратники подтверждают, что для Горбачева «нежелание проливать кровь было не только критерием, но и условием для его политической деятельности». По их признанию, Горбачев «по характеру не только не способен применять диктаторские методы, но даже прибегать к жестким административным мерам». Недруги Горбачева заявляют, что он «боялся кровопролития», даже когда это диктовалось интересами государства ^{1191} .

Нельзя сказать, что одна лишь приверженность идеям «нового мышления» и либеральным ценностям неизбежно должна была привести Горбачева к отречению от силовых методов. Либеральные политики сплошь и рядом применяют силу во имя либеральных целей. Значительное число демократически мыслящих людей и бывших диссидентов впоследствии считали, что позиция Горбачева, полностью отказавшегося от применения силы в период с 1988 по 1991 г., была порочной и, возможно, даже аморальной. Либеральный российский философ Григорий Померанц похвалил Горбачева за решение «отпустить» страны Центрально-Восточной Европы. Но при этом, сказал он, Горбачевым «отпущены были и силы разрушительные», в результате чего в Закавказье, Средней Азии и других регионах Советского Союза начались варварские погромы, этнические чистки, кровавый хаос. «Именно после Сумгаита, почувствовав слабину власти, оживились агрессивные националистические движения». «Воля к насилию копилась год за годом… Первая обязанность государства — удержать этот хаос», — напомнил Горбачеву Померанц. Еще один либеральный интеллектуал, Владимир Лукин, осуждающе заметил: «Жесткость в такой стране, как Россия, а тем более Советский Союз, была нужна» ^{1192} .

Пока холодная война в Европе шла к своему завершению, на здании самого Советского Союза образовывались все более глубокие трещины, и это не было простым совпадением. В обоих случаях предпочтения Горбачева, его личные качества сыграли главную, основополагающую роль. На идеологическом уровне советский лидер никогда не разделял между собой окончание холодной войны и достижение успешных преобразований в СССР. Одним из компонентов такого подхода была идея о неприменении силы, возникшая из личной неприязни Горбачева к силовым методам. После трагедии в Тбилиси в апреле 1989 г. (тогда по просьбе руководства компартии Грузии советские войска разогнали демонстрантов, пустив в ход саперные лопатки и слезоточивый газ; погибло около 20 мирных граждан) Горбачев наложил устный запрет на использование военной силы в гражданских конфликтах. И это в то время, когда националистические сепаратисты уже начали растаскивать страну на части. «Отныне без решения Политбюро в таких делах армия не должна участвовать», — сказал генсек, обращаясь к министру обороны Язову. 11 мая, на обсуждении в Политбюро массовых националистических выступлений в Прибалтике, Горбачев заявил: «Мы признали, что и во внешней политике сила ничего не дает. А уж внутри — тем более не должна и не будем к ней обращаться» ^{1193} . Примечательно, что таким образом Горбачев отказал республиканским и местным властям в помощи и праве наводить порядок — то, на чем держится государственный суверенитет и что является конституционным правом и долгом главы государства. За некоторым исключением, Горбачев до последнего дня своего пребывания у власти стойко придерживался этого, столь необычного для коммунистического лидера принципа.

Западные политики, в частности Буш и Бейкер, знали об этой особенности Горбачева-политика и успешно этим пользовались. Так, например, Буш во время встречи на Мальте предложил Горбачеву заключить джентльменское соглашение по поводу прибалтийских республик, где широкие массовые движения начали требовать полного отделения от СССР. Это было явным вмешательством одной сверхдержавы во внутренние дела другой в нарушение негласного табу, которое уже давно соблюдалось в американо-советских отношениях. Буш тем не менее нашел нужный подход. «Мне бы хотелось иметь наиболее полное представление о вашем отношении к Прибалтике, — сказал он. — Здесь нельзя допустить движения назад. Возможно, нам лучше обсудить данную тему частным образом, поскольку я бы очень хотел понять вашу главную мысль об этом весьма сложном деле». Так как вопрос о Прибалтике был преподнесен в нужном контексте, и Буш показал, что заботится об успехе горбачевской политики «нового мышления», Горбачев с готовностью с ним согласился, чтобы во имя нового мирового порядка не допустить движения назад в американо-советском сотрудничестве. В результате они пришли к договоренности, что американцы будут воздерживаться от любых попыток оказывать помощь движению за отделение Прибалтики от СССР, а Горбачев, в свою очередь, будет воздерживаться от применения военной силы в решении прибалтийской проблемы ^{1194} .

Сам Горбачев спустя много лет после того, как утратил власть, продолжает оставаться твердым приверженцем принципа неприменения силы. Он очень сожалеет о тех случаях, когда войска все же были задействованы против гражданского населения в советских республиках. Вспоминая все эти кризисные ситуации (армянские погромы, устроенные толпами азербайджанцев в Сумгаите в феврале 1988 г., межэтнические столкновения в Нагорном Карабахе, кровопролития в Тбилиси в апреле 1989 г. и в Баку в январе 1990 г., карательные меры в Вильнюсе и Риге в январе 1991 г.), Горбачев сказал: «И сколько ни было потом попыток повязать Горбачева кровью — не удалось» ^{1195} . По сути, эти слова Горбачева резонируют с характеристикой, которую ему дал Лигачев: «К таким мерам, которые были связаны с насилием, но направленным на спасение людей, он считал нужным прибегать только тогда, когда самому последнему гражданину будет ясно, что иного выбора нет. Это была черта характера» ^{1196} . Всякий раз, когда военные контингенты начинали подавление национально-территориальных конфликтов, выполняя расплывчатые, возможно, устные инструкции из Москвы, Горбачев немедленно уходил от ответственности за пролитие крови, и военным приходилось брать на себя весь удар националистов и радикально-демократической прессы. Подобная схема производила двойной эффект: с одной стороны, она парализовала и разрушала морально советскую армию, а с другой — придавала сил тем, кто хотел развалить Советский Союз ^{1197} . Решение Горбачева ради высоких принципов отказаться от применения силы в международных отношениях и во внутренней политике — явление в мировой истории поразительное и уникальное. Канадский исследователь Жак Левек отмечает, что «то, как СССР отделил себя от советской империи [в Восточной Европе], и то, как он пришел к своему мирному концу», связано друг с другом и «может оказаться самым благим вкладом Советского Союза в мировую историю» ^{1198} . Правда, принципиальное неприменение силы Горбачевым, которое так высоко ценили на Западе, в самой России, похоже, не вызывало восторга. Для своих соотечественников Горбачев, помимо всех прочих ипостасей, был в первую очередь и прежде всего «царем», гарантом стабильности, гражданского мира и достатка, а также существования самого государства. Горбачев оказался неспособным исполнять эту роль, и, более того, он сам от нее отказался в кризисной ситуации. Это, безусловно, способствовало внезапному крушению Советского Союза и тому, что десятки миллионов русских и нерусских людей оказались брошенными на произвол судьбы среди обломков империи — в нищете, без работы, а иногда и без крова над головой.

Горбачев, мирные революции 1989 года и воссоединение Германии

Сложное сочетание таких сторон личности Горбачева, как оптимизм, наивность, непредсказуемость, западничество и нелюбовь к насилию, в полной мере отразилось на советской политике во время распада просоветских режимов в Восточной и Центральной Европе и на отношении самого Горбачева к падению Берлинской стены и краху ГДР. И сторонники, и противники Горбачева указывают на то, что, начиная с 1987 г., проводимая Горбачевым внешняя политика редко обсуждалась официально на заседаниях Политбюро — в основном все происходило в узком кругу. В международных делах Горбачев опирался на министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе и помощника Черняева, но опять-таки насущные темы в большей мере обсуждал с глазу на глаз, т. е. непосредственно с зарубежными лидерами. Многие межведомственные структуры, ответственные за принятие решений (Совет обороны, комиссия «большой пятерки», которая работала над предложениями по сокращению вооружений и являлась неформальной связкой между МИД, КГБ и Министерством обороны), часто оказывались не в курсе этих переговоров. Как вспоминает Лигачев, он и другие члены Политбюро не особенно разбирались в международных делах и, доверившись Горбачеву и Шеварднадзе, «от месяца к месяцу сдавали все позиции» по германскому вопросу ^{1199} . Одним словом, Горбачев, хоть и не считал себя наследником Сталина, тем не менее воспользовался сталинским правом единолично принимать жизненно важные политические решения. Таким образом, личные черты характера Горбачева и его своеобразие в качестве государственного деятеля могли влиять на внешнюю политику СССР без особых сдержек и противовесов.

В частности, не последнюю роль в том, что коммунистические режимы в Восточной и Центральной Европе (за исключением Румынии и Югославии) скончались мирно, сыграл именно горбачевский «антисталинизм». Как показано в исследовании американского политолога Марка Крамера, расшатывание устоев коммунистических режимов в странах бывшего соцлагеря явилось побочным эффектом политики гласности и перестройки в Советском Союзе. А когда стали падать один за другим режимы в Польше и Венгрии, затем в ГДР, Болгарии и Румынии, то эти события отразились на положении в самом СССР — подрывался авторитет Горбачева, страх перед репрессиями исчезал, росла открытая оппозиция контролю государственных и партийных органов ^{1200} .

Почему же Горбачев и его советники (но не все члены Политбюро и военные) решили оставить союзников по социалистическому лагерю на произвол судьбы, позволив событиям в Центральной и Восточной Европе развиваться фактически без участия и контроля Москвы? Ключевую роль здесь сыграл идеологический фактор «нового мышления» и мессианской задачи Горбачева объединить Северную Америку, Европу и СССР в рамках единой структуры безопасности и «общеевропейского дома» от Ванкувера до Владивостока. В конце января 1989 г. для работы с различными ведомствами и научными центрами и изучения возможных непредвиденных последствий событий в Восточной и Центральной Европе Горбачев назначил комиссию по международным делам при Политбюро во главе с Александром Яковлевым. Яковлев заказал академическим институтам, МИД и КГБ ряд аналитических записок. Однако при этом комиссия Яковлева не затребовала мнения Генерального штаба. Большинство записок предсказывало всеобщий кризис в соцлагере. В записке международного отдела ЦК заключалось, что на первый план выдвинулся экономический фактор, способность страны вписаться в мировое хозяйство. Восточноевропейские союзники СССР в этом смысле уже давно оказались «в сильнейшем магнитном поле экономического роста и социального благосостояния западноевропейских государств. На этом фоне, с одной стороны, меркнут их собственные достижения, а с другой — практически не воспринимаются существующие на Западе реальные проблемы и трудности». В этой обстановке «в ряде социалистических стран идет процесс отторжения обществом существующих политических институтов, идеологических ценностей». В меморандуме, составленном Олегом Богомоловым и учеными из Института экономики и мировой социалистической системы, сделан вывод, что если правящие партии не пойдут на уступки оппозиционным силам, то начнется цепная реакция народных восстаний, наподобие событий в Венгрии в 1956 г. Аналитики предупреждали, что кризис в восточноевропейских странах зашел слишком далеко и только «революции сверху» могут предупредить «революции снизу». Во всех документах были представлены возражения против любой формы советской интервенции в этих странах. Вывод у всех был один: какой-либо военно-политический нажим не гарантирует успеха, но зато может вызвать цепную реакцию насилия и развал советского блока изнутри. Некоторые говорили о возможности «финляндизации» союзников, т. е. налаживания добрососедских отношений по модели Финляндии и выводе советских войск из Восточной Европы. Авторы записок ломились в открытую дверь. Горбачев и его соратники по «новому мышлению» (Яковлев, Шеварднадзе, Черняев, Шахназаров) были и сами убеждены, что военное вторжение в Чехословакию в 1968 г. было ужасной ошибкой, и они ни при каких условиях не собирались даже рассматривать вопрос использования советских войск ^{1201} .

Но все это не в полной мере объясняет отсутствие позитивногововлечения СССР в события в Восточной Европе. Ведь можно было попытаться более решительно координировать действия с реформаторскими силами внутри правящих режимов в ГДР, Польше и Чехословакии — предоставить им материальную поддержку и воздержаться от односторонних шагов, которые ускоряли процессы распада Варшавского договора. Объяснить пассивность советского руководства можно двумя обстоятельствами. Во-первых, Горбачев и его окружение были полностью поглощены реформами политической системы у себя дома, начавшимися в конце 1988 г. С этого момента события в СССР развивались лавинообразно и с головой накрыли политическое руководство страны. Горбачев и его советники, включая тех, кто курировал ситуацию в странах Варшавского пакта, были всегда заняты чем-то другим. Например, основная часть времени Георгия Шахназарова, помощника Горбачева по «социалистическому содружеству», уходила на составление служебных и докладных записок к первым частично свободным парламентским выборам в СССР в марте 1989 г., на написание нового законодательства, а позже — на работу с текстами выступлений Горбачева и выполнение его поручений к Съезду народных депутатов СССР, который открывался в Москве 25 мая. Во-вторых, в Советском Союзе уже свирепствовал финансовый кризис. В январе 1989 г. Горбачев объявил о сокращении советских вооруженных сил в Центральной и Восточной Европе на 14% и уменьшении военного производства на 19%. Эти меры подтвердили его позицию, высказанную во время «антифултонской речи» в ООН 7 декабря 1988 г. Вместе с тем это была отчаянная попытка руководства страны сократить государственные расходы. У советских руководителей просто не было денег на то, чтобы повлиять на события в Центральной и Восточной Европе: им оставалось лишь наблюдать за тем, как правительства этих стран обращаются за кредитами и иными формами поддержки к Западу ^{1202} .

И все же даже теперь, по прошествии времени, поражаешься, как просто, словно мимоходом, Горбачев отказался от восточноевропейской части советской империи и как легко страны этого региона пошли своей дорогой. 3 марта 1989 г. председатель Совета министров Венгрии Миклош Немет проинформировал Горбачева о своем решении «полностью снять электронные и технологические средства защиты с западных и южных границ Венгрии. Нужда в них отпала, и они служат лишь для того, чтобы ловить граждан Румынии и ГДР, которые пытаются нелегально уйти на Запад через Венгрию». Он осторожно добавил: «Конечно, нам надо будет поговорить с товарищами из ГДР». Единственными словами Горбачева, сохранившимися в записи, были: «Мы строго охраняем наши границы, но и мы движемся в сторону большей открытости». В дальнейшем вместо консультаций с лидером ГДР Хонеккером Немет и его коллеги договорились с канцлером ФРГ Гельмутом Колем о том, что Венгрия будет беспрепятственно пропускать всех восточных немцев в Австрию, для того чтобы они потом направлялись в Западную Германию ^{1203} .