Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Подобный же принцип невмешательства и отсутствие внятной стратегии отличали советскую дипломатию и в решающий период лета и осени 1989 г., когда события в Центральной и Восточной Европе приняли революционный характер. Современным исследователям пока не доступны документы, отражающие содержание телефонных разговоров между Москвой и Варшавой, а также шифропереписка, которая велась в переломный момент, когда поляки на парламентских выборах 4 июня проголосовали за «Солидарность», и в течение последующих двух месяцев, когда решался вопрос о президентстве Войцеха Ярузельского. Как вспоминает Мечислав Раковский, один из руководителей ПОРП, выступивший за реформы в стране, Горбачев звонил ему, чтобы узнать «что происходит». При этом советский руководитель умело избегал каких-либо советов и не произнес ничего, что можно было бы трактовать как намек на вмешательство в польские дела ^{1204} . 11 сентября, когда венгерское правительство открыло границы своего государства «туристам» из ГДР, желавшим перебраться на постоянное место жительства в ФРГ, Москва по-прежнему подчеркнуто хранила молчание. Когда Венгрия под давлением Хонеккера ограничила выезд, «туристы» из ГДР хлынули в Прагу. В результате десятки тысяч восточных немцев заполнили улицы Праги и Будапешта, что дестабилизировало ситуацию в этих странах. 27-28 сентября министр иностранных дел Шеварднадзе, предположительно по указанию Горбачева, встретился со своими коллегами Джеймсом Бейкером и Гансом-Дитрихом Геншером во время заседания Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке, чтобы обсудить проблему. Итогом этой встречи стало разрешение немцам из ГДР временно проживать на территории посольств ФРГ в Праге и Будапеште. Позднее им было разрешено на специальных поездах проехать через всю территорию ГДР в Западную Германию ^{1205} .

Позднее Горбачев утверждал, что к началу 1989 г. он уже был готов вывести все советские войска из Центральной Европы, но собирался делать это неспешно, главным образом не из-за геополитической обстановки, а потому что был связан по рукам и ногам у себя дома. В подтверждение этих слов Черняев пишет: «Было опасение, что, если мы начнем выводить войска, поднимется вой: за что мы сражались, за что миллионы наших солдат погибали в Великой Отечественной войне? Почему мы от этого отказываемся? Горбачев в то время очень болезненно относился к таким моментам» ^{1206} .

Горбачев был еще больше озабочен тем, какую позицию займут в отношении его реформ администрация Буша и правительство ФРГ. В Вашингтоне новые люди у власти относились отрицательно к «роману» Рейгана с Горбачевым, планам безъядерного мира и т. п. Роберт Гейтс, Ричард Чейни и Брент Скоукрофт не воспринимали всерьез горбачевские призывы к «новому мышлению», считая их в лучшем случае неискренними, а в худшем — намеренным обманом. Даже вывод советских войск из Афганистана, завершившийся в феврале 1989 г., не поколебал их в этом мнении. Прагматик и сторонник баланса сил Скоукрофт объяснял этот шаг необходимостью «перегруппироваться после поражения». Его вывод: «Приоритеты СССР не изменились, а просто сузились» ^{1207} .

Тем не менее к лету 1989 г. президент США Джордж Буш и госсекретарь Джеймс Бейкер пришли к заключению, что им все же придется иметь дело с Горбачевым. Более того, они поняли, что личность Горбачева играет очень важную роль. «Слушайте, этот парень и есть "перестройка", говорил Буш сомневающимся экспертам. Он не придал значения анализу, проведенному советским отделом ЦРУ, который показывал, что Горбачев теряет контроль над событиями и не может являться надежным партнером в долгосрочном плане. В июле Буш отправился в Польшу и Венгрию, где поддержал коммунистов-реформаторов и призвал националистов, жаждавших свергнуть коммунистический режим, не раскачивать лодку. Эта поездка и личные беседы Буша с Горбачевым развеяли опасения советского лидера ^{1208} . В сентябре 1989 г. Шеварднадзе и Бейкер провели переговоры на ранчо госсекретаря США в Вайоминге. Присутствовали только ближайшие помощники и переводчики. Шеварднадзе с откровенностью, поразившей американцев, рассказывал о кризисных проблемах, с которыми начал сталкиваться Кремль, о разногласиях внутри руководства, о растущем недовольстве среди военных. Шеварднадзе и Бейкер расстались друзьями, и эта дружба в дальнейшем пережила распад СССР ^{1209} .

Волновала Горбачева и позиция правительства Западной Германии, в том числе в отношении ГДР. В советском политическом классе, если не считать горстки приверженцев «нового мышления», внешнеполитические и военные круги по-прежнему с подозрением косились на ФРГ. Сам Горбачев в течение двух лет отказывался встретиться с канцлером Гельмутом Колем из-за того, что тот сравнил его перестройку с геббельсовской пропагандой. Тем не менее к концу 1988 г. Горбачев принял Коля в Москве и сумел установить с ним прекрасные личные отношения. Их дружба не замедлила отразиться на внешней политике СССР в германском вопросе, один западный ученый описал это событие как «замену одного союзника на другого» — ни много ни мало. В то время как между Кремлем и Бонном произошло резкое потепление, отношения Горбачева с руководством ГДР становились откровенно неприязненными. Горбачев и Шеварднадзе лишили руководство Восточной Германии тех рычагов влияния на международную политику СССР, которыми оно столь часто и с успехом пользовалось в прошлом ^{1210} .

Когда Горбачев прибыл в Западную Германию для четырехдневного визита, проходившего 11-15 июня 1989 г., на улицах и площадях немецких городов его встречали громадные толпы людей, почти истерически скандировавших его имя. «Горбимания» западных немцев разительно отличалась от той угрюмой неприветливости, с которой советские граждане все чаще встречали своего лидера дома. В результате общения с Колем психологическая зависимость Горбачева от Запада еще более усилилась. Многим было ясно, что западные немцы прежде всего хотели от советского руководителя помощи в объединении страны. Но Горбачеву казалось, что он добился главной цели: канцлер ФРГ поддержал горбачевскую перестройку и его идею ввести Советский Союз в «общеевропейский дом». В свою очередь, он не протестовал, когда Коль предложил совместно помочь реформам в ГДР и, в частности, постараться убрать с дороги Хонеккера. Черняев утверждает, что в совместной декларации, согласованной лидерами ФРГ и СССР, из всех принципов и норм международного права, под которыми они подписывались, был намеренно выделен пункт об «уважении права нации на самоопределение». Этим подразумевалось, что СССР не будет применять силу и противодействовать переменам в Восточной Германии. В то же время Коль устно заверил Горбачева в том, что ни он сам, ни его правительство не заинтересованы в дестабилизации положения в ГДР ^{1211} . Эта неофициальная договоренность сыграла решающую роль в последующем мирном воссоединении Германии.

Однако Коль просто не мог оставаться безучастным, когда перед ФРГ открылась возможность содействовать переменам в Центральной и Восточной Европе. 25 августа 1989 г. Коль добился соглашения с правительством Немета в Венгрии, по которому венгры открыли границу с Австрией для перебежчиков из ГДР. За это Венгрия получила 1 млрд. марок для покрытия своего бюджетного дефицита. Детали этого соглашения, сыгравшего роковую роль для судьбы ГДР, стали известны из сборника документов, опубликованных самим Колем ^{1212} . До сих пор неясно, когда и какую информацию об этой сделке получила Москва. Когда венгерский лидер послал записку Шеварднадзе о своей договоренности с ФРГ открыть границу (финансовая сторона вопроса в ней не упоминалась), Шеварднадзе лишь ответил: «Это дело, которое касается только Венгрии, ГДР и ФРГ» ^{1213} . В октябре Хонеккер сообщил Горбачеву о том, что Немет получил от СДПГ заем на сумму в 550 млн. марок при условии, что «венгры откроют границу с Австрией» ^{1214} .

Какова была реакция Горбачева на это, неизвестно до сих пор. Он и остальные приверженцы «нового мышления» еще с 1987 г. видели в Хонеккере закоренелого реакционера после того, как тот начал открыто выступать против политики Горбачева ^{1215} . Секретарь ЦК Вадим Медведев, отвечавший за связи с социалистическими странами и за идеологию, побывал в ГДР в сентябре 1989 г. и вернулся в Москву «с нелегкими мыслями». Согласно его выводу, «первое, что надо было сделать, — это принять решение о смене руководства, тем более что в отличие, например, от Чехословакии и Болгарии тут не возникало сложностей с подбором преемника». Об этом он доложил Горбачеву ^{1216} . В то же самое время сотрудники КГБ, работавшие в ГДР, сообщали в Москву о расстановке сил в руководстве ГДР (не вдаваясь в подробные политические рекомендации) и указывали на то, что ситуация требует немедленной отставки Хонеккера ^{1217} .

5 октября 1989 г. Черняев записал в своем дневнике: «М. С. [Горбачев] завтра летит в ГДР на 40-летие. Очень ему не хочется. Два раза звонил… В поддержку Хонеккера не скажу ни слова… Республику и революцию поддержу». Черняев был под впечатлением шифровок о стремительно развивавшейся революции в Восточной Германии. «Сегодня в Дрездене 20 000 человек вышли на демонстрацию, вчера в Лейпциге еще больше. Идет информация, что в присутствии Горбачева начнут штурмовать стену. Жуткие сцены при прохождении спецпоезда с гэдээрововскими беженцами из Праги в ГДР через Дрезден. Вся западная пресса полна статьями о "воссоединении" Германии» ^{1218} . Во время пребывания в ГДР советский руководитель так и не высказал своей четкой позиции о происходящем. Он видел, что «процессы пошли», но стойко придерживался тактики невмешательства. На встрече с руководством ГДР он говорил нарочито туманным языком, сказав, например, что того, кто опаздывает, «наказывает жизнь». Позднее это высказывание расценивалось как явный сигнал к снятию Хонеккера, но неизвестно, что Горбачев имел в виду на самом деле. В то время большинство обозревателей, включая самих немцев, не обратили особого внимания на эту расплывчатую фразу. Выступая перед широкой аудиторией в Берлине, он цитировал стихотворение русского дипломата и поэта Федора Тютчева:

«Единство, — возвестил оракул наших дней, — Быть может спаяно железом лишь и кровью…» Но мы попробуем спаять его любовью, — А там увидим, что прочней…

Предназначалась ли эта цитата руководству ФРГ в качестве предостережения — на тот случай, если оно вдруг замышляло силой присоединить к себе ГДР? Или, напротив, означала согласие советского руководства на воссоединение страны на мирных, добровольных началах? Сотрудники аппарата Белого дома Филипп Зеликов и Кондолиза Райс восприняли стихотворение как «странный способ предостеречь ФРГ о том, что необходимо уважать сложившиеся после войны реальности» ^{1219} .

Виталий Воротников записал рассказ Горбачева о впечатлениях от своего визита, которыми он поделился с членами Политбюро. Генсек признался, что ему было «неловко» видеть факельное шествие молодежи, скандировавшее «Горби! Горби!» перед трибуной, где стоял он и руководство ГДР. Горбачев рассказал коллегам, что Хонеккер утратил связь с реальностью и что в ГДР зреет взрыв. Никаких мер по этому поводу он обсуждать не стал. Горбачеву явно не хотелось обсуждать на Политбюро возможные последствия краха ГДР для СССР. Тезисы выступления Горбачева на Совете обороны 17 октября содержат примечательный тезис: «Правительства стран НАТО не перестали быть нашими потенциальными противниками, не отказались от своих намерений "отбросить коммунизм", подорвать роль Советского Союза как мировой державы. Наметившиеся позитивные сдвиги не приобрели еще необратимого характера». Неизвестно, думал ли так сам генсек или он просто выражал общепринятое среди военных мнение ^{1220} .