Неутомимые следопыты

— Куда же вы? Там же холодно!.. Одеться надо!

Пришлось возвращаться. Но это немного охладило мой пыл. «В самом деле, — подумал я, — и куда мы сорвались? Для чего торопимся? Может, в том сундуке и нет ничего важного?»

Тем временем Русаков отпер дверь, и мы стали подниматься по лестнице вверх, мимо квартирных дверей, увешанных ящиками для писем и газет. Дверь на чердак была заперта на висячий замок. Но Васька дернул посильней, и корпус его отскочил. Мы друг за дружкой полезли в темное нутро чердака.

Здесь было полутемно и холодно. Тоненько завывал ветер, врываясь в полукруглое окошко. Васька чиркнул спичкой, и свеча разгорелась. Она осветила потолочные балки, сплошь завешанные паутиной, какие-то путаные веревки, сломанные стулья, в углу — куча полуистлевших рогож…

— Там, — шепотом произнес Васька, указывая в темный угол. — Я его рогожей накрыл…

Пламя свечи горело ярко, как маяк. Мы гуськом двинулись в глубь чердака. И в углу я увидел что-то громоздкое. Русаков откинул рогожу, и нашим глазам представилась крышка внушительного сундука, окованная потускневшей, зеленой от сырости медью.

— Открывай! — почему-то шепотом приказал Женька.

Мы навалились все втроем и подняли тяжелую, неохотно заскрипевшую крышку. Сундук был до половины набит слежавшимися от времени бумагами. Они были уложены плотно. Только с самого края их, видно, кто-то потревожил.

Васька накапал на край сундука стеарина и укрепил на нем свечу. Женька с нетерпением вытащил несколько листков. Я заглянул через его плечо. Строчки были написаны ясным и твердым почерком.

— «Рабочий! — начал читать Вострецов. — Ты изнываешь на адской работе больше полусуток, а зарабатываешь так мало, что едва хватает только на хлеб… — В этом месте несколько строк было зачеркнуто, и дальше шли слова: — Твои дети, твоя жена, твой отец и мать голодают. Посмотри, как живет хозяин фабрики! У него роскошный особняк. Он купается в золоте. Ты же зябнешь в холодном бараке, под дырявой крышей! Вставай, поднимайся, рабочий! Вставай на защиту своих прав, своей свободы. Твои притеснители хотят закабалить тебя. Долой начальников-изуверов, если они не уменьшат рабочее время и не увеличат плату за труд!..»

— Листовка, — догадался Лешка.

— Листовка, — кивнул в ответ Женька. — И подпись есть: «Фабричный комитет».

Другой листок был отпечатан в типографии. Но между строчками там и тут все тем же твердым почерком были вставлены слова или исправлены буквы.

«У нас нет самых насущных (вставлено «политических») прав: ни свободы стачек, собраний (вычеркнута запятая, приписано «и»), союзов, ни свободы слова и печати. Нами правят не выбранные нами люди, а крепостники (прибавлено «и кровожадные деспоты»), назначенные царем. У нас вместо неприкосновенности личности (вписано «полный») полицейский произвол. Вот против этого-то произвола и протестуем мы, рабочие России! Долой самодержавие! Объединяйтесь под знаменем революционной социал-демократии!..»

Снизу под печатным текстом было приписано от руки: «Товарищ Варфоломеев, отнесите это в Конюшковский. Надо немедленно отпечатать к распространить среди работников Прохоровской мануфактуры, Даниловских сахарозаводчиков, красильщиков ф-ки Мамонтова. Людмила».

Мы переглянулись между собой.

— Не она, — с сожалением выдохнул Лешка.

Женька ни слова не сказал. Он стал перебирать в пальцах пачки писем. Одни конверты были аккуратно перевязаны бечевкой или выцветшей от времени шелковой ленточкой, другие лежали не связанные. Вострецов развязал одну из пачек и стал разглядывать исписанные все тем же почерком бумажки. На одном конверте мне бросился в глаза адрес: «Москва, Овражная ул., д. № 53. Русаковой Анастасии Дмитриевне».

— Прочти вот это, Жень, — попросил я.

И Вострецов начал читать.

«Милая мамочка! Уезжаем на фронт. За меня не волнуйтесь. Битва нам предстоит тяжелая, потому что врагов у революции еще много, и так просто они смириться со своим поражением не захотят. Но мы победим. Победим непременно. Так же, как победили в октябре прошлого года. Мы идем в бой за правое рабочее дело, а когда воюешь за правду, проиграть сражение нельзя. Нас ведет в бой большевистская партия, а у нее верная рука и зоркий глаз. Я не хочу скрывать от тебя — впереди у нас еще много трудностей. Ленин говорит, что мало взять власть в свои руки, надо суметь еще эту власть удержать. И мы удержим. На то мы и большевики. Кончится война, и начнем мы строить, создавать, восстанавливать то, что было разрушено врагами Советской власти. И взамен старого мира появится новый, невиданный мир, имя которому — социализм! А вы живите и ждите меня. Берегите Максимку. Пусть растет веселым и здоровым. Пусть вспоминает маму. Пусть будет настоящим человеком, большевиком, борцом за народное дело. Крепко вас обоих целую. Ваша дочь Оля. 14 августа 1918 года».

— Ну, Василий Максимович! — шутливо обратился к Русакову Лешка. — Поздравляю тебя с такой бабушкой!

— Почему Максимович? — удивился Васька. — Я Всеволодович… — Он немного помолчал, а потом добавил: — Это деда моего, кажется, Максимом звали.

Наследники

— Ну, тогда поздравляем тебя с такой героической прабабушкой! — воскликнул Женька, а потом, обернувшись, взглянул на драгоценный сундук. — Куда бы все это положить?

— А у меня рюкзак есть, — вспомнил Васька. — Я сейчас принесу. — И он бросился к выходу.

Мы остались одни; все молчали, потому что хотя мыслей было и много, но говорить ни Лешке, ни Женьке, ни тем более мне не хотелось. Сумерки в чердачном окошке еще больше сгустились. Свеча трещала и чадила. Наконец я с облегчением услышал на лестнице Васькины шаги. Только мне почудилось, будто в них что-то не так, как было до его ухода.

Он пролез в чердачную дверь с виноватым видом.

— Не дает тетка рюкзак.

— Что же делать? — запаниковал Лешка.

Женька обдумывал создавшуюся ситуацию всего лишь минуту.

— Можно и так все оставить как было. Лежали же эти бумаги в сундуке более шестидесяти лет. Ну и еще полежат. Васька, а замок у тебя хоть есть? Только не такой, чтобы его с одного рывка можно было отпереть, а настоящий.

— Да еще и с ключом! — подхватил Веревкин.

— Есть! Сейчас принесу…

Пока Васька ходил домой за замком, мы все привели в прежний надлежащий вид. Крышку сундука закрыли, я и Лешка притащили еще несколько рогож, чтобы можно было поплотнее запаковать драгоценный сундук.

— Ну вот, теперь хорошо, — с удовлетворением произнес Женька, оценивающе глядя на нашу работу.

Появился Русаков, неся в обеих руках огромный амбарный замок.

— Вот, можно запирать. И ключ есть!.. Уж такой никому на свете не открыть!

— И все-таки нужно сообщить о нашей находке Ивану Николаевичу, — произнес Вострецов, когда мы вновь спускались по лестнице. — А тебе, Василий, задание — пуще глаза беречь вход на чердак.

— Будьте покойны… Никто не войдет.

На следующий день, едва мы с Женькой явились в школу, ребята встретили нас восклицаниями.

— Вострецов! Кулагин! Расскажите, как вы Ольгу Русакову искали!.. Как сундук нашли!..

Женька сердито взглянул на Лешку Веревкина. Я тоже догадался, что это он успел растрезвонить по всему классу о нашей находке.

Сквозь толпу, обступившую нас, протиснулся Комиссар.

— Вострецов, — веско заявил он, — совет отряда постановил, чтобы вы обо всем рассказали на сборе. Мы специальный сбор устроим по этому поводу.

— Ладно, — кивнул Женька.

Направить делегата к Ивану Николаевичу мы с Женькой решили на одной из перемен. Конечно, я настоял на том, чтобы пошел сам Вострецов.