Never Back Down 2

Лина и Эд замкнулись в себе. Каждый молчал, порой что-то кивал, глядя в пространство и не выходил из своих тяжёлых, как свинец, мыслей. Порой Молли, Ремус или Сириус спрашивали, не нужна ли им или мне помощь. Я отказывалась, даже не представляя, во что выльются мои отказы.

Первые дни никто из ребят не проронил ни слова. Лина не вставала с постели, Эд бесцельно бродил по дому с пустым взглядом. Оба превратились в собственные тени. Я готовила ребятам, прибиралась, заставляла их переодеваться хотя бы изредка, занималась домашними делами по мере сил и возможностей. Короче, была нянькой. Пришлось научиться всем этим премудростям. Прибираться было, вроде как, просто, стирать тяжко, но тоже ничего премудрого в этом нет. А вот готовить я училась с нуля по потрёпанной книжке, которую мне любезно одолжила Молли. Конечно, тортами и запечённой индейкой я свои подопечных не баловала, но омлеты, котлеты и прочие простые блюда я кое-как научилась готовить. В быту было несложно. Можно было даже забыть о всех невзгодах, пока шуршишь по дому. Сложно было с ребятами.

Лина переживала потерю тяжело. Первые три дня она не выходила из комнаты. Я старалась проводить с ней побольше времени, но чувствовала, что моё общество ей попросту ни к чему, так что в комнату я не возвращалась с утра и до самого вечера. Кормить мне приходилось её почти силой. После этого я перестала потакать ей (скорбь-скорбью, а кушать надо!), так что пришлось ей периодически спускаться в гостиную, чтобы съесть хоть что-то и уйти обратно. Следующие дни были не лучше, но Лина хотя бы начинала двигаться и немыми кивками реагировать на звук собственного имени и предложение положить ещё блинчиков.

С Эдом было одновременно сложнее и проще. Первый день он, как и сестра, сидел в комнате. На второй выходил к обеду и ужину, пропустив завтрак. На третий и четвёртый дни я видела его слонявшимся по саду. На пятый я обнаружила его сидящим в комнате Лиди, после чего он запер её на ключ и старался огибать её стороной. Я хотела хоть что-то сказать ему, хоть что-то сделать, чтобы поддержать, но понимала, насколько неуместны слова. Да и боялась я, если честно. Я почти чувствовала тот груз, опустившийся на его плечи, чувствовала опустошающую тяжесть, что лежала на сердце. Каждый раз, когда я делала шаг к нему, порываясь обнять, или открывала рот, чтобы сказать что-нибудь, я замирала, словно налетала на стену. Так что я просто отворачивалась и начинала заниматься своими делами, коих у меня была куча.

На шестой день Эд сам ко мне подошёл. Не помню, что я тогда делала, помню, что испугалась, когда волна тоски на долю мгновения накрыла меня с головой. В тот же миг его руки обвили мою талию и притянули к себе ближе. Я чуть вздрогнула, подавшись назад и прижавшись спиной к нему. Я чувствовала, как он уткнулся носом в мой затылок. Белые от муки ладони я осторожно положила на его руки и тихонько сжала.

«Всё будет хорошо. Всё будет хорошо», — хотелось сказать мне, но слова не шли с языка, точно их приклеили. Так что я просто откинула голову на его плечо, продолжая сжимать его руки. Не знаю, сколько бы мы так простояли, если бы не засвистел вскипевший чайник. Я подорвалась, было, снять его с плиты, но Эд меня опередил. Немного смущаясь, не знаю уж от чего, я поблагодарила его, на что тот кивнул и ушёл в сад.

Той ночью мне не спалось. За день я невероятно вымоталась, но сон не шёл. Лина спала, отвернувшись к стене, затылок чернел на фоне белой подушки. Часы показывали без трёх минут два. Я встала, накинула халат, надела тапки и тихонько выскользнула из комнаты.

В глубине души я надеялась, что Эд ещё не спит, что в его комнате горит ночник, как в ту ночь, что я смогу войти, лечь с ним и заснуть наконец, растворившись в его объятиях. Но нет. Только уличный фонарь, робко бросавший свой луч в окошко, освещал пространство второго этажа.

С кресла в гостиной я взяла тёплую шаль, которую повадилась таскать по вечерам. Зябко кутаясь, я вышла из дома в сад. Оттери-Сент-Кэчпоул спал, ни один огонёк не нарушал покоя мягкой летней ночи. Тьма тонула в запахе акации и жимолости, чёрными пушистыми овцами скользили по небу облака. Я стояла, закрыв глаза, вдыхая запахи ночи. Ветер всхлипывал в ветвях дерева, жаловался на что-то кустам у калитки.

Только сейчас я поняла, как я устала. Тяжким, спёртым дыханием меня объяла горечь. Губы сами собой разъехались, обнажая стиснутые зубы. Мне удалось сдержать всхлип, разрывавший грудь и крививший моё лицо. Я хотела выть, закинув голову, хотела уйти куда-нибудь и проснуться утром на какой-нибудь незнакомой поляне среди трав или жёсткого вереска, я хотела реветь в голос от отчаяния, захлёбываясь, давясь подушкой. Мне было тошно, было тяжко. За минувшие четыре дня я не услышала ни одного чужого голоса, ни одного слова. За минувшие четыре дня я поняла, насколько я беспомощна. Я разрывалась между желанием сделать хоть что-то, чтобы всё это изменить, и бросить всё это и уйти, куда глаза глядят…

Но как я их брошу? ..

Облака разъехались, обнажая ехидную усмешку тоненького месяца. Словно с издёвкой небо смотрело на меня, улыбаясь, подобно Чеширскому коту. Словно с издёвкой сияли эти равнодушные звёзды. Только ветер продолжал всхлипывать в ветвях.

Я раздражённо дёрнула себя за косу. Глупости какие. Не будет так вечно, скоро всё вернётся в норму. А пока нужно потерпеть. В конце-концов, ребята не просто хомячка похоронили или любимую собаку…

Однако желание рвать волосы и выть никуда не делось.

Улыбка исчезла с неба. Ветер трепал края моей ночнушки, всё усиливаясь. Пропал запах жимолости, пропала акация, всхлипывания превратились в беспорядочный лепет. Тяжёлой стеной с запада накатывали тучи. Лишь через пару минут они накрыли собой городок. Ветер стих. Небо сморщилось и разразилось тугим ливнем. Запах дождя затопил меня. Я продолжала стоять, задумчиво глядя на бурлящую лужицу, образовавшуюся у ступенек на дороге. Я хотела, чтобы этот поток смыл с меня тоску, наполнил внутреннюю пустоту хотя бы дождевой водой. Осознание того, что я вымокла до нитки пришло лишь тогда, когда волосы начали липнуть к лицу. Но и тогда я никак не отреагировала на погоду. Разве что посетовала на то, что намокла шаль.

Может, позвонить Рему? Или Сириусу? Или хоть на денёк сходить к Уизли? Развеяться. Иначе я с ума сойду рядом с этими призраками, мне нужно хотя бы услышать чужой голос. Но имею ли я право звать кого-то или оставлять друзей? Нет, не могу. Немного потерпеть… немного потерпеть…

Я вздохнула. Капли барабанили по макушке. Раздражённо махнув головой, я ушла в дом. В конце-концов, завтрак для двух олухов никто не отменял.

Дождь шёл ещё пять дней. Каким-то невероятным чудом смена погоды повлияла на Лафнеглов. Лина начала спускаться не только, чтобы поесть, но и посидеть в гостиной, пока я прибираюсь, заварить чай, пока я была на кухне или посмотреть пару часов телевизор. Эд начал немного помогать мне на кухне. На второй день ливня он, наконец, заговорил.

— Ты извини нас, Марс, — тихонько сказал он, протягивая мне вымытую тарелку. Я так удивилась, что чуть не выронила её. Ну надо же… как будто небо услышало мои мольбы.

— Ничего, я понимаю, — улыбнулась я, укладывая тарелку в шкафчик. — Вам нужно было побыть наедине с собой.

— Да, но… Не знаю, ты так о нас заботилась…

— Вы бы иначе с голоду померли.

— … А мы тебе даже ни слова не сказали за всё это время. Закрылись в своей тоске и ни гу-гу.

— Да ладно, — я махнула рукой, принимая очередную тарелку. — Вам это было необходимо. Не худшая неделя в моей жизни.

Невидимый барьер, вставший между нами на эти семь дней, лопнул, как мыльный пузырь. Когда посуда была вымыта, вытерта и уложена в шкаф, я подошла к Эду и обняла его. Тоска, грызшая меня несколько дней, растворилась, исчезла, словно кто-то из наполненной ванной выдернул пробку. Мне было впервые так хорошо, так спокойно. Впервые я не чувствовала себя одной.

— Ненавижу тебя, Лафнегл, — беззлобно пробурчала я, уткнувшись лицом в его грудь. — Люто ненавижу. Никогда больше не смей меня вот так бросать.