Невероятные похождения Алексиса Зорбаса (Я, грек Зорба) (др. перевод)

– Куда путь держите, благослови вас Бог?

– В монастырь, – ответил Зорбас. – В монастырь помолиться.

– Возвращайтесь обратно, христиане! – воскликнул монах, и его голубые навыкат глаза налились кровью. – Возвращайтесь обратно, для вашего же блага! Не сад это Богородицы, но владения Сатаны. Бедность, послушание, целомудрие приличествуют монаху?! Ложь! Ложь все это! Возвращайтесь обратно, да поскорее: мошна, содомский грех да то, как стать настоятелем, – вот их Святая Троица!

– С этим не соскучишься! – радостно сказал, повернувшись ко мне и присвистнув, Зорбас.

Затем он спросил монаха:

– Как тебя зовут, старче? И куда, скажи, будь добр, путь держишь?

– Захарий. Взял я котомку и ушел оттуда. Ушел, не могу больше. А твое имя как, земляк?

– Канаваро.

– Не могу я больше, брат Канаваро. Христос всю ночь напролет стенает, не дает мне уснуть. И я тоже стенаю вместе с ним. А настоятель – чтоб ему в огне гореть! – позвал меня сегодня на рассвете и говорит: «Ты, Захарий, братьям спать не даешь. Прогоню тебя!» – «Это я им спать не даю? Я или Христос? Это он стонет», – отвечаю я. Поднял тогда настоятель свой посох и вот, вот – глядите!

Монах снял скуфью и показал запекшуюся на волосах кровь.

– Отряхнул я прах с ног моих и отправился в путь.

– Пошли с нами обратно в монастырь, – сказал Зорбас. – Я тебя с настоятелем помирю. Пошли. Составишь нам компанию и дорогу покажешь. Сам Бог тебя послал.

Монах немного подумал, глаза его блеснули, и он спросил:

– А что вы мне дадите?

– А ты что хочешь?

– Оку соленой трески и бутылку коньяка.

Зорбас внимательно поглядел на него:

– Не пребывает ли в тебе какой-нибудь дьявол, Захарий?

Монах вздрогнул.

– Откуда ты знаешь? – спросил он изумленно.

– Я на Афоне бывал, кое-что знаю, – ответил Зорбас.

Монах опустил голову и еле слышно пробормотал:

– Да. Пребывает.

– Это ему хочется трески и коньяку?

– Да, будь он трижды проклят!

– Хорошо, согласны! Может быть, он еще и курит?

И Зорбас бросил монаху сигарету, которую тот вожделенно схватил.

– Курит, конечно же, курит, будь он проклят! – сказал монах, вытащил из-за пазухи кремень с фитилем, высек огонь и затянулся, насколько позволяли легкие.

– Во имя Христа! – провозгласил он затем, переменив решение, поднял свою железную палицу и пошел впереди.

– А как зовут этого дьявола, что внутри тебя? – спросил Зорбас, подмигнув мне.

– Иосиф, – не оборачиваясь, ответил монах.

Общество полоумного монаха было мне не по душе. Искалеченный разум, как и искалеченное тело, вызывает у меня смешанное чувство антипатии, жалости и отвращения. Однако я ничего не сказал, предоставив Зорбасу полную свободу действий.

На свежем воздухе разыгрался аппетит. Проголодавшись, мы устроились под огромной сосной и открыли торбу. Монах с жадностью наклонился и заглянул, что там внутри.

– Нечего облизываться, отче Захарий! – воскликнул Зорбас. – Завтра – Чистый понедельник. Мы – масоны, потому подкрепимся мясом и цыпленком, и Бог нас простит. А для тебя, святой отец, есть у нас халва и маслины, пожалуйста!

Монах погладил свою засаленную бороду и сокрушенно сказал:

– Я, Захарий, пощусь. Поем маслин и хлеба, выпью водицы… Но Иосиф – дьявол, он не постится. Он тоже поест мяса и хлебнет вина из вашей фляги, проклятый!

И, перекрестившись, монах жадно заглотил хлеб, маслины, халву, утер рот ладонью, выпил воды, а затем снова перекрестился, как после еды.

– А теперь черед трижды проклятого Иосифа…

И монах набросился на цыпленка.

– Жри, проклятый, – зло рычал монах, уплетая огромные куски. – Жри! Жри!

– Молодец монах! – восторженно воскликнул Зорбас. – И Богу свечка, и дьяволу кочерга! – Затем он повернулся ко мне и спросил: – Как он тебе, хозяин?

– На тебя похож, – ответил я, засмеявшись.

Зорбас протянул монаху флягу с вином:

– Хлебни, Иосиф!

– Пей, проклятый! – сказал монах, схватил флягу и прильнул к ней губами.

Солнце палило нещадно, и мы забрались подальше в тень. От монаха несло кислым потом и ладаном. Захария разморило на солнце, и Зорбас оттащил его в тень, чтобы ослабить смрад.

– Как ты стал монахом? – спросил Зорбас, которому захотелось поболтать после сытной еды.

Захарий хихикнул:

– Думаешь, от святости? Ничуть не бывало! От бедности, брат, от бедности. Есть было нечего, и подумал я: пойду-ка в монастырь, чтобы не подохнуть с голоду!

– И остался доволен?

– Слава богу! Я часто хнычу, но ты не обращай внимания. Не об этой земле скорблю я: ее я имею и каждый день на нее… Но скорблю я о небе. Я все шучу да кувыркаюсь, монахи смеются, глядя на меня, говорят, что семь бесов во мне, и ругаются. Но я говорю: «Нельзя так, Бог смех любит. „Иди-ка сюда, дурачок, – скажет он мне когда-нибудь, – иди повеселишь меня!“ И так вот попаду я в рай шутом».

– Да ты, я вижу, себе на уме! – сказал Зорбас и поднялся. – Идем, чтобы не опоздать.

Монах снова пошел впереди, указывая дорогу. Я поднимался в гору, и казалось, будто душа моя поднималась среди пребывавших внутри меня пейзажей – перемещалась от низких забот к высоким, от удобных равнинных догм к обрывистым теориям.

Вдруг монах остановился.

– Богородица Мстительница! – сказал он, указывая на небольшую часовню с изящным круглым куполом, опустился на колени и перекрестился.

Я спешился и вступил под прохладный свод. В нише стояла почерневшая от дыма старинная икона, увешанная обетными дарами, а перед ней горела неугасимо серебряная лампадка.

Я внимательно осмотрел икону. Суровая, воинственная Богородица с высоко поднятой головой и строгим беспокойным взглядом девы, не с Божественным младенцем, а с длинным прямым копьем во длани.

– Горе тому, кто потревожит монастырь! – в благочестивом волнении сказал монах. – Она сразу же устремляется на святотатца и пронзает его этим вот копьем. В старые времена алжирские пираты сожгли монастырь, но погоди, послушай только, что с ними потом случилось! Когда они уже уходили и были у часовни, ее милость рванулась, вышла из иконы, бросилась наружу и принялась разить копьем, пока всех их не перебила. Мой дед помнил еще, как кости их в лесу находили. С тех пор и стали называть ее Богородицей Мстительницей, а раньше называли Милосердной.

– А что ж она не сотворила чуда до того, как пираты сожгли монастырь, отче Захарий? – спросил Зорбас.

– На то воля Всевышнего! – ответил монах и трижды перекрестился.

– Ну и Всевышний! – пробормотал Зорбас, снова сел на мула, и мы отправились дальше.

Вскоре показался стоящий на горном плато в окружении высоких скал и сосен большой монастырь Богородицы. Тихий, приветливый, уединившийся от мира в высокогорной зеленой котловине, мудро сочетающий благородство вершины и нежность равнины, этот монастырь казался мне убежищем, исключительно удачно выбранным для людских раздумий.