Невеста для Мрака

Почти захлёбываясь кровью, Миарон всё-таки находил в себе силы язвить по-прежнему

– Может, попробуешь запретить мне умереть, а, королева? Ты попробуй. А вдруг получится?

С глаз закапали проклятые предательские слёзы.

Я сидела и ревела, как последняя дура.

– Это же смешно, куколка. Сначала старательно меня уничтожать, а потом рыдать чуть ли не до икоты… Женщины… что с вас возьмёшь?

– Я не знала, что она собирается сделать... я вообще думала, что её уже нет в доме! Она должна была уйти, унести Лейрина...она меня не послушалась…

– Как это удивительно, – презрительно фыркнул он.

– Клянусь, Миарон, я не знала! Я… я не собиралась этого делать... я бы скорее согласилась остаться с тобой, чем всерьёз решилась тебя убить.

Он вдруг дёрнул рукой, хватая меня за подол платья, оставляя на нём кровавые следы:

– Одиффэ..

– Да? – склонилась я к нему.

– Когда всё закончится, пообещай мне вернуться к своему мужу. Если он найдёт тебя первым, он тебя точно уничтожит, а так будет шанс всё исправить… Скажешь ему, что про сына я тебе солгал и ты убила меня в отместку. Чтобы не происходило – придерживайся этой версии. Он поверит. Мы всегда верим в то, во что верить хотим. Только не вздумай брать сына во дворец. Я знаю, тебе будет тяжело оставить его, но держа его рядом, ты лишь подвергнешь его опасности… Сделай, как я говорю. Хотя бы раз послушайся меня! Больше никаких игр, любовь моя, – уже грустно, а не зло усмехнулся он тенью прежних улыбок. – Сегодня последняя партия. Ты… ты напрасно не верила мне. Я… я в самом деле тебя люблю… я никогда бы тебе не навредил.

– Миарон! Ты не… я не…

Тело оборотня выгнулось в судороге. Острые клыки клацнули, сжимаясь в попытке удержать рвущийся из груди крик.

Через мгновение его пальцы разжались, отпустив мою руку. Взгляд сделался мутным и стеклянным, а лицо неподвижным и противоестественно для Миарона, спокойным.

Вокруг стояла тишина.

Мне нечем было её наполнить. Признания и крики были не к чему. Меня никто не слышал.

Глава 40

Я не знаю, сколько просидела в луже остывающей крови. Комната выходила на северную сторону, окна были заглублены и оттого даже днём здесь было сумеречно, предметы теряли очертания в полумраке.

Обычно люди боятся мёртвых, даже если мертвые это кто-то из близких. Но мне не было страшно – мне было бесконечно горько.

Они лежали в разных концах комнаты: мужчина и женщина, с которыми при жизни я так и не смогла определиться: кто же они? Каждый по- своему был предан, каждый по-своему был жесток. Да упокоятся они с миром.

Это хорошо, что Миарон убил Таниту. Он избавил меня от необходимости делать это лично. Я ведь не позволила бы ведьме жить после того, как она убила моего зверя. Интересно, сама она это понимала?

Сидеть в комнате дальше не имело никакого смысла. Мёртвым слёзы не помогут. Необходимо заботиться о живых: о сыне и о себе любимой.

Перед тем, как подняться на трясущиеся, плохо слушающиеся ноги, я бросила последний взгляд на Миарона.

Волосы разметались по полу, руки безвольно вытянулись вдоль тела. Он будто спал, сладко и безмятежно. При жизни я никогда не видела такого умиротворённого выражения на его лице. Зверь покинул телесное пристанище, и никакие страсти больше не искажали его черты.

Нужно вставать. Нужно двигаться дальше. Ну и что из того, что сама я в очередной раз жива лишь на половину? Это пройдёт. Это не в первый раз. Время лучший из докторов. Нужно только пережить ближайшие два-три года. Ну, может быть, четыре?..

Протянув руку, я закрывала ему глаза, застывшие и потемневшие. Будто задёрнула шторы в окнах дома, в котором никто никогда уже не будет жить.

Пока я двигалась, как слепая, к двери, пошатываясь, точно пьяная, я то и дело зачем-то оглядывалась. Наверное, в безотчётной надежде что павший зверь вдруг оживёт: шевельнётся, откроет глаза, вздохнёт? Но он лежал тихо. Так же, как и Танита.

Всё кончено. Они – мертвы. А я – жива. И я должна продолжить свой путь. Нужно дышать. Нужно позаботиться о сыне. Нужно вернуться к Дик*Кар*Сталу. И пусть мрак так заманчиво обещает заботливо укрыть меня своим саваном – этому не бывать. Я не сдамся.

Я же хотела независимости? Ну вот, Двуликие услышали мои молитвы. Теперь, когда Эллоиссент далеко, Миарон мёртв, а Дик*Кар*Стал ничего для меня не значит – я воистину независима. И плевать, что осознание этого ранит и корёжит душу.

Правду говорили древние: нужно остерегаться своих желаний. Всё так и есть.

Как и хотела, я – свободна. Надо мною нет Господ и нет другой высоты, кроме звёздного океана по которому бесстрастно плывут, одна за другой, три цветные луны – Боль, Ярость и Забвение.

В комнате холодно. Но всё равно запах крови, пропитавшей тут почти каждую балку, уже назойливо витал в воздухе. И есть только один способ не дать распространиться этой гнили – превратить дом в погребальный костёр. Пусть сгорит синим пламенем. Пусть пламя уносит души тех, кто погиб здесь.

– Встретимся в Бездне, Миарон, – выдохнула я на прощание.

Стоило перешагнуть порог Мёртвой Комнаты, как я сразу же услышала отчаянный плачь моего несчастного ребёнка.

Я должна унести моего сына как можно дальше отсюда с тем, чтобы… ну, давай же, Одиффэ! Не можешь сказать, так хотя бы додумай это до конца: чтобы бросить его.

Ты должна оборвать последнюю ниточку, связывающую тебя с прошлым, с твоей человечностью, с твоим сердцем. Кстати, совсем не помню – зачем и кому я это задолжала?

Даже для воплощённых демонов в человеческой жизни иногда случается слишком много: нападение крестьян, роды, разлука с Эллоиссентом, угрозы Дик*Кар*Стала, пожар в лесу, жизнь и смерть рядом с Миароном, любовь, похоть, ярость и отчаяние, сменяющие друг друга быстрее, чем успеваешь по-настоящему всё это пережить – всего этого было больше, чем достаточно.

Двуликие! Мне всего девятнадцать, а кажется, я пережила в жизни всё, что только можно.

С трудом переставляя ноги я вошла в комнату к Лейриану, но взять его на руки не смогла – ладони были липкими и нечистыми от спекшейся крови.

Зеркало подарило мне созерцание двойника: чудовища с алыми локонами, хаотично вьющимися вокруг бледного лица, с густо обведёнными тёмными тенями, лишёнными всякого блеска, мёртвыми чёрными глазами.

Боль продолжала пожирать меня изнутри. Она не желала затихать, несмотря на все мои попытки отгородиться от неё, заслониться, спрятаться. Мысль о смерти Миарона не отпускала. В сердце словно образовалась зияющая рана.

Если бы можно было застыть в статую или в льдинку, во что угодно, лишь бы перестать чувствовать! Вообще ничего не чувствовать…

«Осторожней, – насмешливо шепнул внутренний голос. – Твои желания слишком часто сбываются. Боль, Одиффэ, это признак того, что ты всё ещё жив, всё ещё дышишь. Боль – это жизнь. Хочешь жить, значит, хочешь и чувствовать».

И я чувствовала.

Чувствовала, пока смывала с себя кровь Миарона.

Чувствовала, пока шла с сыном на руках на кухню, чтобы покормить его и нашла кухню полной призраков.