Невеста Крылатого Змея

— Радсей небось подарил?

— С Радуней сменялась на медвежаток.

— А медвежаток тебе Бобыль Лесной преподнес?

И уже в голосе сталь звенит.

— Знаю, что Михей тебя в Гнездовье привел. Расспросил его в прошлый раз о тебе, выведал, как Бабка Болотная чуть тебя не сосватала за Медведя.

— Добрый Михей, не обидел меня. И так жалко его…

— Я вот гляжу, всех-то тебе жалко, всех горазда утешить! Обо мне еще не забудь!

— А тебе бы только ругаться! И не только тебе… Пойми же, я из Другого мира, здесь все странно для меня, непривычно, я ни ткать, ни шить не умею, ухвата в руках не держала никогда, воды коромыслом не носила, я корову боюсь… чуть- чуть. И козу. Даже очень. Ну, теперь ты смеешься! Не веришь мне…

— Верю, отчего же нет. Только не отпущу тебя, откуда бы ты ни явилась.

— А вдруг я русалка или какая-нибудь там еще…

— Душа светлая у тебя, а когда поешь, хочется на руки тебя взять, чтобы мне одному лишь пела, глаза в глаза.

— Захвалил… Ой, жарко от тебя, дышать не могу, пусти…

И не слышит ровно. Даже будто сильнее к себе прижал:

— Одного не возьму в толк. Если Радсея готова была братом назвать, зачем же ему невестой стала? Что за уговор у вас? Мне-то откройся…

— Да что тебе говорить! Все равно просьбу мою не исполнишь.

— А ты все о Долине скучаешь? Забудь! Это мне бы там побывать не мешало, поблагодарить за тебя… А ведь и не думал, что так скажу… Не просил, не звал. Будто с неба ко мне упала.

— Правда? И полетишь?

— Полечу. Только один, без тебя.

— А, ну-ка пусти! Сейчас же убери руки! Эгоист несчастный, нашел развлечение, как в сене валяться, так ничего, а как что-то для «ладушки» сделать — ни в какую… Слышишь, даже не трогай меня больше!

Леда рванулась было, да куда там. Обидно почти до слез, с кем бороться-то вздумала, может, и правда, сейчас заплакать? Так ведь настолько сердита, что и не получается, а Этот только другое плечо целует да шепчет ласково:

— Отпущу, куда же деваться, ты пока не моя. Немножко еще тебя подержать позволь, я же надышаться тобой не могу, а ты все сбежать норовишь… Ай, совсем не глянусь тебе, совсем-пресовсем?

И что же ответить? Правду было бы сказать лучше всего, да только в чем же она — девичья правда…

— Не знаю.

— И на том спасибо. Некуда нам спешить. Ты здесь уже, рядом со мной. Обо всем после потолкуем, привыкай пока.

Последние слова его Леде особенно жуткими показались. Холодными и неподъемными, как каменные валуны, даже с места не сдвинуть. Обреченностью от них веяло и железными засовами высоких теремов. Вздохнула и затихла на груди Князя. Самое время поплакать. Не бывать ей в родной стороне, не видеть родителей. А здесь на кого надеяться? К кому приклониться… А вроде и есть к кому.

Руки у Годара надежные, сильные, не о таких ли мама говорила когда-то. И стоит ли бежать — рваться прочь от этого мужчины? Может, напротив, попросить, чтобы еще крепче держал… Вспомнились невзначай слова одной из любимых песен Хелависы: «Удержи меня, на широку постель уложи меня! Приласкай меня, за водой одну не пускай меня, не пускай!»

Так, может, и впрямь…

— О чем призадумалась, радость моя? Оставь свою кручину, все перемелется. Слышишь, колокольчики звякают… Стадо, знать, уже гонят домой с соседнего выпаса, скоро хозяйки вечерние дела справят и вернутся на луг. Там веселье будет. Только не для всех. Кто твоими обидчиками верховодил, сознайся. Милана, поди? Глаза-то не прячь, догадаться о том не трудно. А если всех, кто на тебя шипит — прощать, так они вскоре и кусаться начнут.

— Пожалуйста, не надо ее ругать, она из-за Вадича своего разозлилась, не знала, что по твоей указке он меня провожал. И в сарае я сидела недолго, только какого-то хлевника боязно было, а так ничего. А потом я лестницу нашла…

Леда говорила Годару эти слова, приклонившись головой к его плечу, и сама себе не могла поверить. Недавно еще, кажется, мимо нее смотрел Князь, хмурился, все выговаривал за что-то, а теперь они рядышком сидят, воркуют прямо как голубки. Только лучше бы он в рубашке сейчас был, а не до пояса голый, неловко видеть его рисунок на смуглой груди, волнительно как-то. И этот странный жар, что исходит от тела Годара, передается и ей, заставляя смутно желать большего. Даже быть ближе. Всей душой и всей кожей чувствовать. Все себе разрешить.

Вот опять наклонился, будто поцеловать хочет. Нет, надо скорее вернуться к людям, а иначе… Как же потом-то все… Одно только и смогла произнести непослушными губами:

— Радсей мне жених. Не ладно так…

— Знаю и сам. Пойдем лучше к нашим.

Годар помог девушке спуститься с невысокой разворошенной скирды, а после долго еще со смехом отряхивал волосы и одежду Леды от приставших сухих листочков да стебельков. Все будто погладить старался, дольше задержать руки на ней. Леда уже и не знала, разобидеться или засмеяться в ответ, потом не удержалась, пару раз в отместку хлопнула его по холщовым штанам сбоку. Только Годар с собой-то так шутить не позволил, ладошку ее перехватил, сверкая глазами, притворно сердито качая головой:

— Ох, и разбаловалась! Тебе только волю дай, и не то натворишь… Ночь бы играл с тобой, да пока не время.

И его откровенные простые слова всколыхнули девичью душу до самого донышка. Стало быть, когда-то и на это время придет… Из небольшой кожаной сумы на длинном ремне, что валялась у стога, достал Князь рубашку да мягкие сапоги, оделся и подпоясался. Девушка догадалась, что в Змеином облике должен он носить одежду с собой, а как же иначе, все правильно.

— Пойдем уже. Руку дай. Как раз к первому костру доберемся.

Странные чувства томили девушку, пока шла рядом с высоким темноволосым мужчиной вдоль кромки леса к знакомым лугам у Гнездовья. Словно это с ней прежде уже случалось — так же сумерки надвигаются, опустилась тишина на поле и дрожит ладошка в уверенной жесткой руке. Ингала… Давнее лето. Только тогда была Леда моложе, наивней, доверчивее в разы, легко сердце открыла, многое позволила одному веселому нетерпеливому парню.

Сейчас же рядом с ней шел суровый с виду взрослый мужчина — Хозяин богатых земель, наделенный властью миловать и карать, много-много людей под его началом. Говорит резко, смотрит остро, хотя недавно совсем другим показался — нежным да ласковым. Не почудилось ли все? Вьяве ли было…

Бесшумно пронеслась впереди над тропой большая хищная птица. Загнут крючком клюв, прижаты к животу когтистые лапы. Кажется, даже кузнечики стихли в густой траве у леса, затаились.

— Лунь-полуночник мышковать полетел. Травой скошенной пахнет, столистником и душицей, вчера только убрали луга. Хорошо…

А Леда едва могла что-то ответить. И мысли одна чудней другой в голове крутились, а не была ли сном та — прежняя ее жизнь в большом городе, над которым проносятся в небесах самолеты, а по улицам мчатся автомобили? Может, только сейчас Леда проснулась и вот здесь-то как раз и сбудется ее судьба. И лес будто уже родной со всеми своими таинственными омутами, и поля и нивы, и даже этого мужчину не назвала бы чужим.