Невеста зверя (сборник)
Шрифт:
– Подарок, – произношу я своим пыльным, непривычным голосом.
Я кладу плеер на землю и встаю. Когда я снова опускаю глаза, его уже нет.
Во всех местах, где три дерева вырастают вплотную друг к другу, невидимая граница человеческой страны утончается, и великий лес подходит так близко, что иногда они сливаются вместе.
Лесу нет ни конца ни края, но у него много границ. Он любит открываться в наш мир на мгновение, призывая, дразня, убивая. Этот лес живой, с огромными деревьями, затканными гигантскими лианами, чьи листья больше меня; в нем лепестки по цвету сравнимы с глиной, его хищники
Лес полон всяческих красот – его формы, запахи и движения, но услышать там можно лишь музыку природы – пение птиц, крики животных и шум дождя.
Так рассказывала бабушка.
«Почему?» – спрашивала я.
«Мы не играем и не поем».
«Но почему же?»
«Наверное, не умеем».
«А я умею».
«Мы не можем этому научиться, Аша. Мы живем не так, как вы здесь».
Она тогда печально улыбнулась, но больше так ничего и не сказала.
Солнце перевалило за полдень, и в гнетущей жаре, зная, что никто не придет, я играю сама себе. Себе и лесу, такому далекому и такому близкому. Я играю с закрытыми глазами, чтобы окружающий мир давал знать о себе только запахами и ощущениями. Перезрелые бананы, жареный лук с кумином, мой пот на лбу и одежде. Время от времени горячий ветерок приносит вонь выхлопных газов и горящего мусора. Мои влажные пальцы сжимают флейту.
Но вот повеяло мускусом, землей после дождя, и глаза мои полуоткрылись. Я слежу за ним сквозь ресницы, и пальцы мои, и дыхание поют ему о моем одиночестве. Он подползает ближе, неуверенно оборачивается то в кобру, то в нага, потом начинает танец, но останавливается.
Когда я перевожу дух, он целиком обращается в человека – он наг и чужд скромности, словно дикий зверь. Я отворачиваюсь, мои щеки горят от стыда и желания.
– Покажи мне? – просит он.
Я гляжу на него. В глазах его настороженность, но он протягивает мне плеер, словно драгоценность. Я тоже протягиваю руку. Он делает полшага вперед. Я хватаю его за запястье и притягиваю к себе. Он отскакивает, оборачивается коброй и исчезает.
Я поднимаю плеер с земли. Вернется ли он за ним, если не за мной? Я выдуваю из флейты несколько нот, хлюпаю носом и смаргиваю слезы. Я шепчу: «Вернись».
В тишине слышно, как проезжает грузовик и сигналят рикши. А потом за моей спиной его голос шепчет:
– Ты зачаруешь меня?
Я качаю головой.
– А как мне это проверить?
Я оборачиваюсь к нему.
– Ты можешь меня убить, – предлагаю я.
Он смотрит на меня секунду и подползает ближе: я чувствую его тепло. Его хвост обвивает мою лодыжку.
– Я не стану тебя убивать.
Я не отвожу от него глаз, и губы его складываются в подобие улыбки:
– Ты мне веришь?
Я киваю.
– Что будем делать?
Я взяла его за руку, и на этот раз он не отпрянул. Я положила его длинные пальцы на плеер, показывая, где кнопки.
Он засмеялся, еле слышно, хрипловато:
– Это… не совсем тот ответ, которого я ожидал.
Обезьяны ревниво охраняют свое царство. Проще украсть яйцо Гаруды, чем увидеть огромный обезьяний город в кронах деревьев.
Наги не таковы. Они не стерегут своих владений и боятся лишь
одного народа, а этот народ не может найти их дом.Когда бабушка рассказала мне об этом, я не поняла.
Она подняла на меня взгляд, продолжая резать лук на ощупь. Глаза ее были ясны, морщинистая рука с ножом двигалась проворно и уверенно.
– Когда-нибудь поймешь, – сказала она.
Он ждет меня в саду, свернув под собой хвост и опершись подбородком на руки. Когда я подбегаю к нему, он вскидывает голову, но подает голос, лишь когда я оказываюсь совсем близко. Тогда он обнимает меня, склоняет голову на плечо и говорит:
– Они его забрали.
– Кто? – Что именно забрали, мне спрашивать не надо. Я прижимаю его к себе и глажу по голове, вдыхая его запах, запах темных листьев.
– Старейшины. Не все из них – твоя бабушка была против.
Мои руки сжимаются крепче.
– Бабушка?
– Она наша сказочница. Но остальные наги рассердились – на то, что кто-то из нашего народа захотел научиться волшебству твоего народа. И разгневались, что кому-то это под силу.
– Волшебству?
Когда играет он, не приползают ящерицы и не прилетают птицы.
– Играть красивую музыку пальцами. Они сказали, что это плохо, и… забрали его.
Его голос звучит так горестно, что у меня разрывается сердце. Отнять музыку у меня не решилась даже тетя.
– Но почему? – спросила я.
– Наверное, они боятся, – пробормотал он мне в плечо. – Конечно, они боятся. Это наше проклятие. Музыка так прекрасна, так неотразима… – Он отпрянул, взглянул на меня и признался: – Мы не можем противиться этим чарам.
Я коснулась пальцем кончика его носа:
– Проклятие.
Он моргнул.
Я улыбаюсь и подношу флейту к его губам. Он медленно протягивает руку, чтобы потрогать ее, и смотрит на меня огромными глазами.
– Подуй в нее, – говорю я.
И он дует. Из флейты не раздается ни звука. Он смотрит так удивленно и расстроенно, что я не могу не засмеяться. Он хмурится, и тогда я целую его, а потом показываю, как выманить из флейты звуки.
Потом, когда его пальцы бегут по вышивке бисером на моей кофточке-курти, спускаются по шее и груди, когда мои губы узнают в темноте форму и вкус его губ, он говорит:
– Мне запретили приходить сюда.
Я целую его в плечо, в шею, в челюсть и шепчу ему на ухо:
– Мне тоже.
Мама вышла из кухни на папин зов, отряхивая с рук муку. Гаутам тоже вышел из своей комнаты и сел за большой деревянный стол в столовой. За другим его концом сидел Викрам, окруженный толстыми книжками, и вовсе не собирался уходить. Шрути еще была в саду и ничего не слышала.
– Ну что же, – сказал папа, – возможно, это и к лучшему. Она будет меньше противиться, если услышит это от Гаутама.
Викрам вскинул голову.
– О чем услышит, папа? – спросил Гаутам.
Мама концом сари стерла со столешницы невидимое пятнышко.
Папа вздохнул.
– В колледж она не сможет поступить, – сказал он, – и ни один нормальный мужчина на ней не женится. К тому же господин Босль говорит, что Амит слышал, как она играет эти свои мотивы не одна. Что будет дальше?
– Она может жить у меня, – сказал Гаутам.
– Пригреешь змею на груди, – вставил Викрам.
Тетя, которая вошла в комнату со стопкой тарелок, засмеялась.