Невидимая Россия

Алешина сестра появлялась редко. Когда Павел увидел ее в первый раз, у него екнуло сердце так же, как при первой встрече с Натой. Наталия Михайловна вошла в комнату Алеши на минуту, чтобы проститься с отцом перед отъездом на дачу.

— Познакомься — это новый товарищ Алексея, — сказал Михаил Михайлович с любовью глядя на дочь.

Она подошла, чуть-чуть изгибаясь при движениях, как тростинка, колеблемая ветром, и протянула длинную породистую руку.

— Алешины друзья — мои друзья, — сказал звучный, глубокий голос.

Павлу показалось, что он уже давно знает эту изящную и, вместе с тем, такую простую женщину. Поздоровавшись с Павлом, она подошла к отцу, обвила его шею, поцеловала в лоб и выскользнула в дверь, оставив в комнате ощущение ласки и свежести.

Алеша учился в сельскохозяйственной академии и Павел сразу поручил ему не выполненное Мишей Каблучковым задание по проверке группировки Золотарева. Алеша учился с Золотаревым на разных факультетах, встречался редко и поэтому было решено отложить это дело на неопределенное время — впредь до получения достаточной информации. Алеша оказался прекрасным, способным работником. Григорий не ошибся, сведя его с Павлом: психологически Алеша стоял ближе к кругу Павла, чем к кругу Григория. Очень скоро он настолько вошел в работу, что заменил отставленного Михаила Каблучкова, и Павел познакомил Алешу с Николаем. Все вместе разрабатывали план так называемого закрепления набранных Григорием людей. Для этого специально разыскивали у букинистов и собирали необходимую литературу. Принцип неупотребления листовок, брошюр и книг совсем нелегальных сохранился попрежнему. Но и среди полулегальных, не допускаемых только в общественные библиотеки книг, можно было найти достаточно материала. Помимо Достоевского, Соловьева, Булгакова, Челпанова и других писателей идеалистов, была подобрана историко-политическая библиотечка. В нее вошли три тома «Истории революции и гражданской войны в описании белогвардейцев» — издание, составленное посредством подбора выдержек из эмигрантской литературы, тенденциозно подогнанных, но всё же дающее отрывки по 20–30 страниц из мемуаров Милюкова, Керенского, Краснова, Деникина и других бывших государственных деятелей и генералов. Кроме того, Павел и Алеша систематически скупали все переводы мемуаров, относившихся к Первой Мировой войне. Всё это давало обильную пищу для самообразования и развития политического мышления. Надо сказать, что эта литература не особенно читались группой Григория, зато несколько групп Павла и Николая систематически проглатывали книгу за книгой. Была разработана целая система чтения для обработки лиц с разными интересами и кругозором. С некоторыми, совсем равнодушными к религии, начинали даже с «Исповеди» Л. Н. Толстого, другие углублялись уже в святоотеческую литературу.

Наша задача состоит в том, — думал Павел, — чтобы создать костяк организации. В благоприятный момент он моментально обрастет массами. Массовые организации теперь немыслимы, но отобранные группы, законспирированные друг от друга, составленные из людей честных, твердых и самоотверженных, с простой, короткой программой, свободные от партийной узости и находящиеся в тесной связи с народом, в благоприятный момент могут очень быстро развернуться в общенациональное движение. Самое главное приобрести опыт, получить образование и остаться на высоте в моральном отношении.

Глава десятая СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ

Сергей Иванович жил в чистом, опрятном домике, выходившем окнами в сад. Павел любил эти две уютные, низкие комнатки: стены, увешанные старинными гравюрами, старинные книжные шкапы… После смерти Веры Николаевны одинокий профессор стал относиться к Павлу совсем по-отечески. Павел часто по вечерам заходил к нему. Работал Сергей Иванович много и редко бывал свободен. Заседания, съезды, журнальные статьи, работа над бесчисленными книгами заставляли экономиста вести жизнь, рассчитанную по минутам. Обычно, когда заходил Павел, Сергей Иванович вставал из-за письменного стола, радостно улыбался, звал старушку-соседку, убиравшую его комнату и ведшую хозяйство, заказывал ей чай, давал в руки Павла какую-нибудь интересную книжку и говорил:

— Почитай, пока чай греется, а я еще поработаю — потом будем чаевничать и поговорим…

Павел садился в большое вольтеровское кресло с откидными полочками по бокам и погружался в чтение. Седая голова профессора склонялась над письменным столом. Было тихо и уютно. Хозяйка приносила чай и ставила на круглый полированный столик две фарфоровые чашечки императорского завода. Сергей Иванович вставал и сам доставал из шкапчика баночку земляничного варенья.

— Ну, как живешь?

— Спасибо, хорошо живу, Сергей Иванович.

— Хорош чай?

— Очень хорош!

— То-то… покойница Вера Николаевна тоже была чаевница — всегда меня хорошим чаем поила.

— Ну, а как у вас с экономической программой, Сергей Иванович? — спрашивал Павел. Лицо профессора делалось серьезным.

— Я думаю, что после проведения коллективизации в деревне дело будет обстоять совсем просто. Раздел колхозной земли между крестьянами даст нам не менее боевой лозунг, чем раздел помещичьей земли в 1917 г. — с этой стороны всё обстоит весьма благополучно. Вот с промышленностью положение более сложное. Сейчас весь мир стоит перед одной и той же задачей: государство должно взять в свои руки какую-то часть промышленности. По-моему это должна быть военная промышленность, может быть, транспорт и недра. Вопрос идет не о социализме, а о контроле государства в том же плане, как в свое время государство сосредоточило в своих руках армию, администрацию и чеканку монеты. Как когда-то централизация государств уничтожила феодализм политический, так сейчас надо что-то сделать с феодализмом экономическим. Недаром и терминология совпадает. Теперь говорят о промышленных магнатах так же, как раньше говорили о магнатах политических и земельных. Самое главное в этом процессе — найти правильную меру и не убить частную инициативу. Когда-нибудь жизнь сама укажет простую и ясную формулу этого соотношения, пока же мы должны остановиться на том, что частная собственность в промышленности восстанавливается, но государство оставляет за собой право контроля над недрами и предприятиями, имеющими общегосударственное и военное значение.

Как-то Павел спросил профессора о причине победы большевиков в 1917 году.

— В 1917 году победил не коммунизм, не социализм даже, — заговорил Сергей Иванович, — победили апрельские тезисы Ленина: «долой войну!», «земля крестьянам!» и «грабь награбленное!». По существу главный лозунг о земле был сворован у эсэров. Если бы тогда армия, составленная преимущественно из крестьян, узнала бы о коллективизации, от Ленина и Ко. не осталось бы и клочка мяса: их бы живьем на части разорвали. В 1917 году я специально ездил к Корнилову, еще до его злосчастного выступления, с предложением заключить сепаратный мир с Германией, пообещать землю крестьянам, распустить армию, сформировать отборные ударные части и при их помощи разогнать все эти советы солдатских и рабочих депутатов.

— Ну и что же? — с замиранием сердца спросил Павел.

— Корнилов на это не согласился — это казалось тогда слишком чудовищным, начиная с измены союзникам. А союзники сразу после узурпации власти большевиками стали делать попытки с ними договориться… Сергей Иванович с досадой махнул рукой.

— Они и теперь начнут продавать машины для выполнения пятилетки и специалистов своих на подмогу пошлют, чтобы большевики скорее построили военную промышленность и смогли атаковать капиталистический мир не только демагогической пропагандой, но и при помощи модернизированной Красной армии!

— А как вы думаете, Сергей Иванович, не упустим мы, а, может быть, не одни мы, а и весь цивилизованный мир, удобный момент для свержения большевиков в связи с начавшейся коллективизацией?

Сергей Иванович посмотрел на молодого человека с некоторым сожалением.

— Так называемый цивилизованный мир даже и не ставит перед собой такой задачи. Цивилизованный мир будет считать коллективизацию внутренним русским делом. Цивилизованный мир хочет успокоить себя рассуждением, что коммунизм возможен только в варварской России, и что чем больше русских погибнет от этой специфически русской болезни, тем для них лучше — одним конкурентом в мировой торговле меньше! Что же касается нас, то мы слишком слабы организационно. Ты на меня не обижайся, сам знаешь, я вашим начинаниям сочувствую и, чем могу, помогаю, но это, конечно, детская игра — хорошая, может быть, необходимая с точки зрения чести и морали, но, конечно, на это серьезно рассчитывать не приходится…

Глава одиннадцатая В ДЕРЕВНЕ

Несмотря на усталость от стакилометрового пробега на велосипеде, Григорий никак не мог уснуть. За перегородкой каморки всё время шумели и разговаривали. Вытопленная утром русская печь дышала жаром, под потолком стоял туман от махорки и газетной бумаги, употребляемой крестьянами на завертку. Промучившись с полчаса, Григорий встал и вышел в соседнюю комнату. У пузатого медного самовара сидела теплая компания и резалась в козла [2] .

2

Козел — карточная игра.

В тот момент, когда вошел Григорий, хозяин дома и друг Григория — Борис вскочил и торжествующе занес над столом могучую руку с картой.

— Федька, козел! — закричал он с детской радостью и лихо швырнул карту на стол.

Корявый уродец Федька, рабочий Бориса, покраснел от досады и обтер вспотевшее, изрытое оспой лицо загорелой ладонью.

— Проиграл — теперь лезь под стол, — напомнил Сергеев, щуря красивые глаза с хитринкой и степенно поглаживая окладистую бороду. Федька «маленький», не глядя от досады ни на кого, отстранил другого Федьку, именуемого «большим» в отличие от него самого, стал на четвереньки и, под общий хохот, полез под стол.