Невидимая Россия

Григорий сел в сторону и стал наблюдать за играющими.

Представители всех «борющихся» между собой слоев деревни, — подумал он с иронией. Сергеев — владелец чайной и первый богач — самый что ни на есть кулак. Это ничего, что он в четырнадцать лет остался сиротой и нажил всё собственным потом и кровавыми мозолями. Его, конечно, разорят и уничтожат особенно потому, что во всей деревне нет человека, которому он чем-нибудь не помог. Он пользуется большим влиянием, а таких Сталин боится больше всего. Мой Борис хоть и жил до НЭП-а в городе, всё равно кулак — меньшего размера, чем Сергеев, но кулак хотя бы потому, что эксплоатирует в сапожной мастерской труд двух Федек. Эксплоатируемые Федьки без Бориса пропали бы и спились, но они пролетарии, а он эксплоататор. Большой Федька — классический бедняк. Бедняк именно потому, что работает только тогда, когда заставит Борис, да и то плохо. Федька-маленький — батрак, чистый пролетарий, правда с сомнительным прошлым — он или дезертир Красной армии или скрывшийся солдат Белой армии.

— Чего же не спишь? — обернулся к Григорию Борис. — Иль русского духа махорочного не выносишь, товарищ тренер? — Все опять засмеялись.

Григория удивляла полная беззаботность Бориса перед надвигающейся катастрофой. Борис был завербован Григорием уже около года тому назад, когда Григорий приехал отдыхать летом в деревню, где жил Борис. Отец Бориса, еще при царе, выбился из крестьян в бухгалтеры одного из уральских приисков. Борис окончил гимназию. В начале революции отец умер и мать захотела вернуться в родную деревню. Борис приехал с ней и занялся сапожным ремеслом. Вся округа издавна была знаменита сапожным промыслом. Борис скоро завоевал славу лучшего мастера. Мать умерла, а Борис по лени и инертности так и остался в родной деревне.

Настоящий Илья Муромец! — решил Григорий, когда первый раз увидел богатырскую фигуру Бориса. — Только его надо раскачать, а то он просидит в этой дыре сиднем тридцать лет и три года!

«Расшевелить» Бориса оказалось не трудно — его цельная, правдивая натура инстинктивно отталкивалась от плакатно-крикливого коммунизма. Борис примкнул к организации Григория и скоро стал главным лицом, ведущим работу среди крестьян. Методы Бориса были прямо противоположны методам Григория. Борис знал всех окрестных крестьян, как свои пять пальцев, и его знали. Борису надо было только прийти и распорядиться и его слушали.

— Ну, ребята, кончим игру — давайте чай пить, — сказал Борис, собирая колоду. — Придвигайся ближе, — обратился он к Григорию, — а ты, Федька, расскажи — как Кузьмич от ареста убежал.

— Где им Кузьмича взять! — обрадованно заговорил Федька-большой. Кузьмич, Кузьмич, туды его растуды… Кузьмич еще в империалистическую во флоте офицера убил. Да, убил! Хотел его офицер по морде съездить… на тебе! — не на такого нарвался… хватил офицера железякой по голове, да и был таков. Убежал… да, убежал. Поступил потом добровольцем в пехоту, четыре Георгия потом имел, чин офицерский получил. Ей-Богу, офицерский чин получил, не вру, — вдруг усомнился сам в своих словах Федька.

— Правда, правда, — подтвердил Сергеев усмехаясь.

— Ну, вот, — продолжал рассказ Федька, — приезжают два милиционера и один «сотрудник органов»… Под «сотрудником органов» Федька разумел агента НКВД. — Приезжают прямо к дому — окурат в обед… А Кузьмич только встал из-за стола да и вышел на крыльцо. Они к нему, говорят: «Ты Лука Кузьмич Курбанов?» А Кузьмич не моргнув глазом: «Нет, говорит, я здесь работник, а Лука Кузьмич мой хозяин — вон в избе сидит, кашу трескает». Они скорее, как бы не пропустить, все в избу, а в избе работник его и впрямь кашу доедал. Набросились на него… покудова разобрались, а Кузьмича и след простыл. Вот как, туды его растуды… и теперь ищут…

Дверь скрипнула и в комнату вошел невысокий крестьянин с хитрым, живым лицом и неторопливой уверенной повадкой, сосед, тоже Петров.

— Борис Петрович, выдь на минутку — дело есть, — сказал Петров, лукаво ухмыляясь и медленно выговаривая слова.

Борис вышел и через минуту вернулся.

— Ну, ребята, шабашить пора, а то завтра работу проспим, — весело сказал он.

Сергеев и Федька поднялись. Когда дверь за ними закрылась, Борис подошел к Григорию и тихо сказал:

— Кузьмич здесь у Петрова, поговорить хочет.

Был конец августа 1929 года. Ночи делались уже холодными и темными. Борис тщательно закрыл окна и ставни. Через сени в мастерской раздавался храп мгновенно засыпавшего Федьки-маленького. Григорий попрежнему сидел у стола, смотрел на зеленую клеенку и обдумывал предстоящий разговор с Кузьмичом. Борис вышел, тихо притворив дверь. Затем дверь отворилась снова, так же бесшумно, как и первый раз, в комнату вошли Борис, Петров и Кузьмич. Григорий молча встал и поздоровался с Кузьмичом. Все четверо сели к столу.

Григорий заметил, что Кузьмич, войдя в комнату, мгновенно осмотрел ее единым взглядом серых, исподлобья глаз. Взгляд как бы разом взвесил все возможности бегства и сопротивления, он не был злобным, но чем-то напоминал взгляд зверя.

На вид ему было лет 45, лицо веснущатое, волосы рыжие — мужик, как мужик, зато в широких плечах и во всей сильной фигуре чувствовалось напряжение и стремительность. Уже сев за стол, Кузьмич в упор, холодно и подозрительно посмотрел на Григория. Григорий не отвел глаза под водянисто-серым взглядом Кузьмича. Затем этот взгляд немного смягчился и Кузьмич попробовал улыбнуться.

— Ну, что же, беседовать начнем?

— Чем помочь можем? — прямо спросил Борис, уставив на Кузьмича серые, честные глаза.

Кузьмич немного помолчал.

— Помочь что… Организовываться надо… надо начать террор. Во всей округе несколько десятков этих сволочей, что мы их перебить не сумеем? Я вот уже две недели, как скрываюсь… Не поймали… и не поймают! — с искренним убеждением вдруг добавил Кузьмич.

Григорий заметил, что при упоминании террора глаза сидевшего рядом с Кузьмичом Петрова заблестели, а лицо потемнело и сделалось жестоким.

— Теперь по всей России волнения начнутся, — продолжал Кузьмич, — где им со всем крестьянством справиться! Надо организовывать летучие отряды… Перевешал коммунистов и чекистов в одном районе, сразу переходи в другой, да куда-нибудь подальше… Можно захватывать ссыпные пункты и кооперативы — часть делить среди населения, частью снабжаться самим.

— У них танки и авиация, а у нас что? С голыми руками не пойдешь… — задумчиво сказал Борис. — Они не задумаются оцепить и уничтожить несколько районов сразу. Для них безразлично, что на одного виновного погибнет 10 000 невинных — им бы только у власти удержаться…

— Да, но ведь когда-то начинать надо! Когда же, как не теперь? — помрачнел Кузьмич.

Григорий чувствовал, что внутри у него что-то закипает.

Действительно, может быть, оставить всю медленную, кропотливую, неблагодарную работу последних лет? Может быть, бросить, очертя голову, маленькую, с таким трудом созданную организацию в водоворот стихийной крестьянской революции? Может быть, действительно эта стихия в состоянии сбросить дьявольски-продуманную, сцементированную злом сталинскую организацию?