Невидимая сторона. Стихи

к дверям раскрытым,

и дождь ударил дотемна.

Большой.

Сердитый.

Свинцовый двор.

Свинцовый мир.

Гармонь играет…

Зачем мне помнить этот миг—

и знать не знаю.

Тот жалкий дом

пойдет на слом.

И век изменит все кругом.

К чему ж запомнилось потом:

грустит гармошка,

в старинный,

темный,

деревянный дом

вбегает кошка…

ДЖИНСОВЫЕ СТИХИ

Акселерация

идет

в джинсовом платьице,

стрижет,

ногами длинными пространство.

Ох, скоро кто-то здорово поплатится

за то, что эта девочка прекрасна.

Одна у мамы с папой.

И пока не больно ей

ни за себя. И ни за что на свете.

Возле кафе

верзилы волейбольные

ее подхватывают, словно ветер.

Летят гурьбой

веселою,

джинсовою,

как джинны

рослы и длинноволосы.

…На редкость точно

ухватило слово

суть великанского вопроса.

Как будто вечность

загодя,

как джинов

таила их

и выдала сюрприз

всем нам,

которым было не до жира,—

чтобы головы

не опускали вниз.

И голову задрав покорно,

смотрю, совсем не лилипут,

как человеческие зерна

до звезд гигантами растут.

Чем это кончится?

Что скажет футуролог

про этих юных

женщин и мужчин,

чей рост велик,

чей волос долог,

что пьют сейчас в кафе свой джин?

*

Когда не спится вам—

не спите.

Что толку маяться всю ночь,

чтоб встать всех позже и разбитей,

не в форме и не в аппетите,

не спится —

так скорее прочь

от простынь жарких,

от подушек,

от вздрагивания полуснов!

Не бромом вам лечиться нужно—

озоном

звезд,

дорог,

мостов…

КОНЕЦ ФЕВРАЛЬСКОЙ НОЧИ

Москва

в морозной мгле плыла.

Ночь не скудела,

она как старый фильм была,

как черно-белый.

И на оградах всех мостов

внутри

спасательных кругов

снега белели.

Во тьме

огни у номеров

домов

еще горели…

Меж тем вверху

купались шпили,

встречая голубой восход!

Глаза

всю свежесть солнца пили,

оглядывая небосвод.

Там

серебрился быстрый летчик,

летя над утренней звездой.

Так шел я —

по колено в ночи,

касаясь солнца головой.

НЕРАССКАЗАННАЯ БЕДА

Никто не знал.

И не узнает никто.

Обошлось.

Вот и вечер,

прекрасный, серый.

Идти,

расстегнуть устало пальто.

Трамвайные искры.

Мокрые скверы.

Небо

гладит лицо дождем.

Робко попробовать засвистеть.

Совсем разучился.

Вспомню потом,

как свистят

и смеются, умеют петь…

Простые вещи —

забыл совсем,

на памяти остались

одни слова.

Сколько мне?

37?

Да, тридцать семь.

Ничего.

Еще вспомню.

Еще мама жива.

Дома

не расслышать вопрос,

знать одному, как горячо

от непролитых слез,

нерассказанных гроз—

подойти и, обняв за плечо,

поцеловать

мать.

ПЛАЧ

И он заплакал обо всех

несчастных и не мудрых,

а вовсе

не о бедном псе,

что был застрелен утром.