Невидимая сторона. Стихи

каждый вспомнить смог,

что многим директор

хоть в чем-нибудь помог.

К больным в больницы ездил,

к детям—в детский сад.

И защищал от кривды,

коль ты не виноват.

А если и виновен —

не отвернет лица.

Он верил в человека

до самого конца.

Металл стране давая,

не был как металл…

— Спасай нас, дядя Лева,

как нас всегда спасал.

НОЯБРЬСКОЙ НОЧЬЮ

Как гулко

в каменном колодце

собака лает.

И снова ждет,

что отзовется

на зов другая.

Проснулись

сотни одиночеств.

У темных окон

они стоят

в кромешной ночи.

Друг друга

около…

* * *

Хотелось счастья

хоть немножко,

устал от горя.

Лежала лунная дорожка,

как будто молнии застежка

в полночном море.

Отца похоронил я,

маму.

Жил без просвета.

…Вела дорожка

прямо-прямо

к финалу заурядной драмы:

нырнул —и нету.

Один я плыл

луне навстречу.

Так было странно.

Во мне вдруг отзвучали речи.

Себя жалеть мне стало нечем.

Закрылись раны.

Ни горя не было, ни счастья.

Вдруг стало цело

все, что расколото на части.

И сам не зная,

в чьей я власти,

плыл без предела.

ВЗГЛЯД НАЗАД

Не нужны были

пашни и заводы.

Росли растенья, и струились воды.

Летали птицы

и паслись газели.

Тогда их не держали

на прицеле.

Играли в океане

рыбьи стаи.

Щенки зверей резвились, подрастая. Металлами в земле лежали где-то

все будущие

танки и ракеты.

И золото сверкало

в устьях рек.

…Еще не появился человек.

ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА

1

Воспоминание пришло

и не дает покоя,

как долг, что ты забыл отдать,

как мина из морских глубин

всплывает после боя…

2

Он был дебил.

Весь город знал,

что вечером и утром

на пляж выходит городской

чудовище.

Слюна вожжой

тянулась из раскрытых губ,

ложась на воротник рубахи.

Он был огромен. Груб. Силен.

Подбитый пьяницами на спор,

однажды приподнял вагон,

схватив за буферные бляхи.

На голой круглой голове,

утопленной глубоко в плечи,

как бы просверлены глаза —

две дырочки. А носа нет.

Почти что не владел он речью.

Чего-то иногда мычал

и в грудь стучал нетерпеливо.

Его увидев, все пугливо

старались обойти поодаль.

А он стоял, смотрел на воду.

Часами, вывалив язык,

взирал себе на гладь морскую.

Я думал, он стоит, тоскуя. Я думал — копит дикий крик.

Он улыбался…

Часто дети,

образовавши полукруг,

кидались галькой и дразнили,

пока, летя из метких рук,

не попадал в гиганта камень.

Он оборачивался вдруг

и начинал визжать. Рывками.

И этот визг, и этот вид

безумного от боли джинна

на набережной тормозил

проезжие автомашины.

Не знаю имени его.

Не помню клички. Ничего,

ни где он ел, ни где он спал…

3

Но помню ясно —

я шагал

после рыбалки по закату,

что зыбко плавился прибоем,

и нес ставриду на кукане,

мечтая о воде в стакане —

прозрачной, пресной, ледяной.

Внезапно ужаса волной

промчала сквозь меня ватага,

а вслед за нею, как сирена,

визжа прерывисто, бежал,