Невидимка

На самом деле, так наскоком, мы не смогли найти какое-то полезное применение своей невидимости.

– Знаешь, Миша, - сказал Сергей, когда наше колесо обозрения вознесло нас над городом, - я подумал, может, пойти в церковь и сказать людям, что-то хорошее, важное. Представь, кто-то невидимый говорит людям что-то хорошее. Стать рядом с иконой и сказать. Иконы же мироточат, а тут еще и заговорят. Такого еще не было. Сразу приедет телевидение, и я в двух словах донесу свою благую мысль до миллионов людей.

– Серега, это хорошая идея. А что ты скажешь людям?

– Ну, типа - плодитесь и размножайтесь. Или "миру-мир".

– Это хорошо. Это ты здорово придумал. Но только это надо сказать максимально трезвым голосом.

Мы были пьяные и невидимые. Мы катались на колесе обозрения и кричали: "Люди, плодитесь и размножайтесь! Плодитесь и размножайтесь. Миру-мир!".

И это было счастье.

13.

– А пойдем, заберем твои картины у этой самой "Фортуны", - предложил, в конце концов, Сергей.

– Давай. Но потом. Сейчас я хочу знать, что обо мне думают окружающие. Я хороший художник?

Конечно, надо было сразу идти к этой "Фортуне" и мстить, мстить, мстить. Но я труслив. Когда выпью, тогда конечно, не очень труслив. Но у меня, есть такой недостаток, когда выпью, начинаю, сначала не мстить, а, как я уже говорил, плакать или спрашивать окружающих, нравятся ли им мои работы. Это гордыня. Обратная сторона неуверенности в себе.

Поскольку моя неуверенность в себе после фиаско с авто-портретами достигла исторического максимума, мне нужны были какие-то знаки внимания со стороны.

– Давай сходим к Таньке, и ты спросишь у нее, что она думает о моих работах. А я послушаю. Пока она меня не будет видеть.

– А как я буду спрашивать, я ведь тоже невидим?

– Блин. Я не подумал. Мы можем покрасить тебя серебрянкой. У меня ее много. Скажешь, что ты заборы красил, а воду в доме отключили.

Воду тогда, действительно, отключали очень часто.

– Я не хочу, чтобы ты красил меня серебрянкой, - мы были довольно пьяны, но Сергей - крупнее и остатков здравого смысла в нем было больше, хотя эти остатки плавали в большем количестве невидимовки, по сравнению со мной. Он обнял меня:

– Миша, ну, не хочу я серебрянку. Пойми меня правильно.

– А давай, ты ей позвонишь и скажешь, чтобы она отдала мои картины. Которые у нее еще остались. Ее портрет на фоне ковра с жирафами, натюрморт и пейзаж. Если отдаст, значит, не ценит. Если не отдаст, значит, что-то она в них видит.

Сергей позвонил Татьяне и попросил вернуть мои работы.

– Да забирай, ради бога, - сказала Татьяна, я слышал.
– Он там рядом? Скажи, что, приду с работы и поставлю их у подъезда, пусть не стучит. А зачем они ему?

– Скажи, кураторы предлагают сделать персональную выставку, - придумал я на ходу.
– Из Черногории приехали кураторы, самые крутые.

– Тогда скажи, что пусть сначала вернет мне 10 тысяч рублей, которые занимал у меня еще в прошлом году, - сказала Татьяна.

– Вот тварь. Пойдем ей сделаем какую-нибудь гадость.

– Какую?

– Ну, например, обольем водой. Когда она будет возвращаться с работы. Я знаю одно хорошее дерево по пути, залезем на него и выльем ей на голову ведро воды.

– Я голый на дерево не полезу, боюсь поцарапаться, - сказал Сергей.

– Хорошо. Я сам полезу, ты мне подашь ведро.

Задуманное мы не исполнили. Я тоже, если честно, не хотел лезть на дерево. Я же все-таки не обезьяна, мне не платят 200 долларов за картину. И ведро с водой нести несколько кварталов тоже не хотелось. К тому же мы зашли к Сергею в гараж и выпили еще.

На второй день и у меня, и у Сергея болела голова. Болела - не совсем точно. Это была боль третьей степени. Сначала она просто болела, но мы выпили еще, и алкоголь сыграл роль анестетика, но мы выпили и после этого, и боль перешла второй порог. Мы опять выпили, но это уже не помогло, боль стала адской.

Утром мы опять были видимыми. Я подошел к зеркалу и не смог посмотреть себе в глаза. Не потому что мне было стыдно, глаза не открывались.

14.

Вечером мы все же отправились к хозяйке "Фортуны". Хорошенько выпив невидимовки, разумеется.

Мы планировали, как следует ее напугать, загнать в какую-нибудь кладовку и там закрыть, а после этого забрать мои авто-портреты.

В дом мы проникли без особого труда. Дождались, когда машина хозяйки подъедет к воротам, и они откроются. Пока хозяйка парковалась, мы с Серегой пробрались в дом.

Когда я был здесь в прошлый раз (вернее, меня провели на последний этаж охранники салона) я даже не рассмотрел детали этого сооружения.

Собственно, можно ничего не говорить о хозяйке "Фортуны", а только описать ее жилище. Так вот. Это было что-то среднее между пятистенной хатой и средневековым замком. Сооружение из красного кирпича венчала сторожевая башня без окон. Причем окна сначала были, но потом их заложили, видимо, чтобы туда не забросили гранату. В башне - в круглой комнате жила сама хозяйка.

Через входную дверь мы сразу попали в вестибюль этого здания, вестибюль напоминал дворец культуры: с колоннами, мраморным полом и двумя боковым лестницами, ведущими на галерею второго этажа.

На втором этаже было очень много дверей. Поднявшись на второй этаж, я заглянул за некоторые из дверей. Но там ничего не было. Просто пустые комнаты, иногда коробки. Там никто не жил.

И в этот момент одна из дверей на втором этаже внезапно открылась и раздался крик, вернее, не крик, крик, это грубо. Нежный, но в меру громкий голос спросил:

– Мама, ты уже пришла?

Перед нами появилась девушка. Практически без одежды. Но не голая. У нас на худграфе был один старый преподаватель, который говорил: голые - в бане, а на картинах - нагие или обнаженные.

Так вот, она была нагая. Или обнаженная. Лет двадцати. Я в принципе довольно холодный человек, и порнография не всегда находит во мне отклик, но в этот момент я подумал, хорошо, что меня никто не видит. Конечно, я как художник, сразу вспомнил "Спящую девочку" Серебряковой. Незнакомка, очевидно, была гораздо старше той спящей девочки, но что-то общее между ними было. Какая-то свежесть.