Невидимки

Дверца тумбочки захлопнулась с каким-то неожиданно громким металлическим лязгом, объявлявшим, что пути назад теперь нет.

Ключ тумбочки постоянно заедал, пришлось повозиться. Ну, вот. Такая у меня жизнь. Здесь я и проведу ближайшие 40 лет, затем выйду на пенсию и умру. Может, конечно, я излишне драматизирую. Но мне казалось, что так и будет. Я знал, кто я такой. Знал свои способности и возможности. Теоретически, я мог бы сменить место работы. Мог даже снова пойти учиться, получить другой диплом. Вариантов масса. Только я понимал, что ничего не будет. Я, как всегда, смирюсь со своим положением и буду просто жить. Я не из тех, кто ведёт за собой, я не способен встать и сделать, не способен проявить инициативу. Я всегда сижу на месте и стараюсь не выделяться.

А потом я умру.

Я вспомнил, как в школе хотел стать астронавтом, рок-музыкантом, кинорежиссёром. Мне казалось, этого мог добиться каждый. Ни один ребенок не мечтает стать бюрократом или технократом, или менеджером среднего звена. Или помощником координатора межведомственного взаимодействия и вторичной документации.

Всем этим мы занимались, когда умирали наши мечты.

Именно этим и были мои измышления — фантазиями. Я не собирался становиться астронавтом. Не собирался становиться рок-музыкантом. Или режиссёром. Поэтому я находился там, где находился и эта ситуация здорово меня бесила.

К восьми часам появился Дерек. Он как обычно не обратил на меня никакого внимания и тут же уселся за телефон. В 9 утра позвонил Бэнкс и сказал, что хочет встретиться со мной и Стюартом. Я поднялся наверх и около получаса выслушивал, насколько неудовлетворительной была моя работа по ГеоКомму.

Всё оставшееся утро я переписывал эти материалы.

Я вдруг понял, что именно в это время пять лет назад я начал посещать занятия в колледже Бреа. Как же всё изменилось за эти пять лет. Тогда я только окончил школу, передо мной были открыты все пути. Сейчас мне уже под тридцать, я застрял на идиотской работе, а мой жизненный путь уткнулся в тупик.

Я печатал на компьютере в текстовом редакторе. Случайное нажатие не той клавиши привело к удалению почти 10 страниц текста. Я взглянул на часы. 16:30. Осталось полчаса. Набрать всё заново времени явно не хватит.

Вот я и достиг дна, решил я. Вот он ад. Хуже уже быть не может.

Но как обычно я ошибался.

Когда я пришёл домой, в квартире было темно, а в воздухе всё ещё пахло завтраком — тостами и яичницей. Я нащупал ладонью выключатель возле двери и включил свет.

Гостиная была пуста. Не в смысле, что там не было людей, а в смысле, что там даже мебели не было. Исчез диван и кофейный столик. Телевизор на месте, но видик пропал. Исчезли фикусы и бостонский папоротник. Стены тоже были голыми — исчезли все картины.

Я будто ступил в какое-то иное измерение, в какую-то сумеречную зону. Вид пустой квартиры настолько меня шокировал, что я не мог сконцентрироваться на деталях, мог лишь видеть ситуацию в общем. Однако эта картина оказалась настолько всеобъемлющей, что я оказался неспособен её как-то проанализировать.

И всё же я понял, что случилось.

Джейн ушла.

Я скинул галстук и пробежал на кухню. Там тоже многого не хватало: тостера, формочек для печенья.

На столе лежала записка.

Записка?

Я замер, уставившись на свёрнутый листок бумаги, на котором было написано моё имя. Это совсем непохоже на Джейн. Не в её привычках. Она никогда так не поступала. Если она была несчастлива, если у неё появлялись какие-то проблемы, она рассказывала мне и мы вместе пытались их решить. Она не могла просто собрать вещи и уйти, оставив только записку. Она бы не сдалась просто так. Не бросила бы меня, нас, всё, что у нас было.

Сначала я подумал, что её похитили, заодно обчистив квартиру.

Но я всё же знал, что это не так.

Она меня бросила.

Не знаю, откуда, но я знал. Может, я знал, что так и будет, но не желал признавать. Я вспомнил её слова о том, что общение является важнейшей частью отношений, что даже если люди любят друг друга, без общения у них ничего не получится. Я вспомнил, как последние пару месяцев она пыталась заговорить со мной, пыталась вывести меня на разговор с ней, узнать, что меня тревожило.

Я вспомнил тот вечер в «Элизе».

После этого мы почти не разговаривали. Пару раз ругались из-за этого, она обвиняла меня в эмоциональной закрытости, в нежелании делиться с ней своими чувствами. Но даже ссоры между нами выглядели ненатуральными, не настоящими битвами, какими бывали в прошлом.

Я снова посмотрел на сложенный листок бумаги с моим именем.

Наверное, ей следовало поделиться со мной решением уйти. Но последние дни мы почти не разговаривали, так что в записке был определенный смысл.

Я развернул листок.

«Дорогой Боб,

это будет самое трудное письмо, какое мне когда-либо приходилось писать.

Я не хотела так поступать, я знаю, что это неправильно, но сейчас я не могу тебя видеть. Не думаю, что смогу это пережить.

Я знаю, что ты думаешь. Знаю, что ты чувствуешь. Знаю, что ты сейчас зол и ты имеешь на это полное право. Но у нас ничего не получается. Я подолгу обдумывала наше положение, думала, стоит ли нам всё разрешить или просто подождать, пожить раздельно. В итоге я пришла именно к такому решению. Поначалу будет тяжело (по крайней мере, для меня), но мне кажется, в долгосрочной перспективе так будет лучше для нас обоих.

Я люблю тебя и ты это знаешь. Но порой одной любви недостаточно. Для полноценных отношений важно доверие и желание делиться. Между нами этого нет. Может, никогда и не было. Не знаю. Но мне кажется, когда-то было.

Я не собираюсь никого обвинять. В произошедшем нет твоей вины. Равно как и моей. Вина лежит на нас обоих. Но я знаю нас. Знаю себя, знаю тебя и понимаю, что, сколько бы мы ни говорили, что будем работать над нашими отношениями, ничего не изменится. Думаю, нам стоит попрощаться, пока не стало хуже.

Я никогда тебя не забуду, Боб. Ты всегда останешься частью меня. Ты останешься первым человеком, которого я полюбила, кого вообще когда-то любила. Я всегда буду тебя помнить.

И всегда буду любить.

Прощай».

Ниже стояла подпись. Она написала полное имя и фамилию и эта формальность ударила по мне сильнее всего. Избитая фраза, что внутри меня возникла пустота, но так и было. Боль ощущалась практически на физическом уровне, у неё не было какого-то конкретного источника, но мне казалось, он где-то между головой и сердцем.

«Джейн Рейнольдс».

Я снова посмотрел на записку. Я перечитал её и заметил, что больно мне было не только от формальной подписи. Весь текст казался каким-то сухим и уклончивым. Слова вызывали эмоции, но они казались какими-то знакомыми. Я читал подобные тексты в сотнях романов, слышал такие же слова в фильмах.

Если она меня так любила, где слёзы? Почему не размыта ни одна буква? Где потёкшие чернила?

Я осмотрел кухню, затем гостиную. Кто-то должен был помочь ей вынести мебель, диван, стол. Кто это был? Какой-то парень? Кто-то, с кем она встречалась? С кем она трахалась?

Я присел на один из оставшихся стульев. Нет. Дело не в этом. Ни с кем она не встречалась. Подобное она не смогла бы от меня укрыть. Даже не попыталась бы. Об этом она бы мне сама рассказала.

Наверное, переехать ей помог отец.