Невидимые руки

Горел огонь в камине. Почти все в комнате было белым: стены, полки, диван и стулья, даже камин был белый. На диване сидела женщина.

— Кристина, — сказал Веннельбу.

Она кивнула.

Я протянул руку.

— Кристиан, — сказал я и хотел что-нибудь добавить, но меня смутило сходство наших имен.

Она рассмеялась. Прошло какое-то время, прежде чем до Веннельбу дошло, в чем дело, он тоже засмеялся, и я не смог удержаться от улыбки.

Некоторое время они громко смеялись. Кристина схватилась за живот. Потом, когда она вытерла выступившие на глазах слезы, рука все еще лежала у нее на животе.

Я заметил, что Веннельбу смотрит на меня.

— Он сейчас ведет расследование об исчезновении Марии, — сказал он, все еще глядя на меня. — Пришел сообщить о том, как продвигается дело.

Кристина посмотрела на него.

— Нет, ничего нового нет, — сказал Веннельбу. — Всего лишь подведение итогов, как я понимаю.

Он улыбнулся, не разжимая губ.

Она в точности повторила улыбку и ушла.

— Жизнь продолжается, — сказал он как бы в оправдание после ее ухода: мне пришло в голову, что это была та самая причина, почему он не хотел, чтобы я приходил. Он не хотел, чтобы я узнал, что он опять будет отцом. — Не можем же мы всю жизнь ждать, чем все это закончится. Кому это нужно?

Мы сели. Я увидел, что лицо у него тоже было бледным, как у Ингер, но все-таки мертвенность была не такой глубокой.

— Я хотел бы, чтобы Ингер это поняла, — сказал он.

Я представил себе его и Ингер вместе в ту ночь, когда они занимались любовью, если это была любовь, а не воспоминание о былой любви, о былой страсти, о том времени, что они проводили прежде, не зная горя, которое обрушилось на них так внезапно и безжалостно.

— Марии больше нет, — сказал он. — Какой-то сумасшедший похитил ее. И теперь она мертва.

Он был таким самоуверенным, сидя здесь, говорил так вызывающе. Но правда была на его стороне. Как бы там ни было, он выстоял в испытаниях, он пережил свою потерю. Теперь он мог говорить все, что хочет. Никто не в силах был его осудить. Он был отцом пропавшего ребенка. Он мог делать абсолютно все, что ему заблагорассудится. Мог выражать свою боль в точности так, как ему хотелось, никто не мог ему возразить или потребовать, чтобы он делал это как-то по-другому. Он мог вести себя так, как ему придет в голову. Мог относиться к окружающим, как ему вздумается, и ко мне в том числе. У меня не будет другого выбора, кроме как смириться с этим, принять как должное, отнестись к нему с пониманием, потому что он прав, в силу того ужасного события, которое выпало на его долю.

— Ну так почему же вы пришли?

И действительно, почему я пришел? Что я мог сделать, кроме как разбередить рану, разбудить задремавшее было отчаяние, заставить его заглянуть на дно ужаса?

Я объяснил, что мне было дано задание просмотреть все имеющиеся в распоряжении следствия материалы «свежим глазом» — а вдруг какая-то деталь была упущена, и что в рамках этого задания я и решил поговорить с ним и с Ингер. Я прекрасно знал, добавил я, сколько раз они уже отвечали на те вопросы, которые я вновь буду вынужден задать, но таким образом я могу получить шанс наткнуться на что-то, что ускользало от внимания следователей, которые занимались этим делом до меня.

Внезапно на меня накатила усталость, я почувствовал себя совершенно измотанным. Мы сидели рядом с камином, и жара в комнате была невообразимая.

— Но я не понимаю, что нового я могу рассказать. — Теперь он вел себя менее агрессивно. — Все мои показания уже запротоколированы.

— Есть одна деталь, — сказал я. — Может быть, она и не очень важная. Однажды вы сказали, что Мария хотела больше времени проводить у вас дома, даже жить с вами и Кристиной. По вашим словам, она спрашивала о том, нельзя ли ей сменить школу… Это так?

— Да, несколько раз она упоминала об этом.

Он насторожился, это было видно.

Я не имел ни малейшего представления, как продолжить.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что мать Марии, — сказал я, — не думает, что Мария действительно этого хотела. Скорее, наоборот.

— Что значит «наоборот»?

— У нее создалось впечатление, что Мария никуда не собиралась переезжать, что она хотела больше времени проводить с ней.

— Но если Мария несколько раз обсуждала это со мной, это не означает, что она ставила в известность мать. Я хотел сказать — Нигер.

Почему я весь напрягся, когда он назвал это имя?

Он покачал головой.

— Но только я не понимаю, — сказал он, — какое отношение это имеет к тому, что ее похитили? К ее исчезновению?

Да вообще говоря, казалось бы, никакого, ответил я, но если я упомянул об этом, то потому, что мне поручено выявить все нестыковки в показаниях, да и вообще подобные вопросы — чистая рутина.

— Вы были у Ингер, — сказал он, и я не понял, вопрос это или констатация факта. — И что же она говорит? Что Мария не хотела переезжать?

— Что-то в этом роде, — сказал я.

Было заметно, что он задумался.

— А что еще вы обнаружили? — вдруг спросил он.

— Простите? — сказал я.

— Какие еще нестыковки в наших показаниях вы нашли?

Трудно сказать почему, от страха или волнения, но только голос его задрожал.

— Пока никаких, — ответил я. — Я знаю, что вы уже отвечали на такой вопрос, но прошу все-таки подумать и ответить еще раз. Вы совершенно уверены, что не было какого-нибудь парня, о котором вы не знали?

Он взмахнул руками:

— Господи! Опять вы про это! — Он глубоко вздохнул. — Да, я отвечал раньше, и не один раз. У Марии не было парня. Если бы он был, я знал бы о нем. Ингер тоже знала бы.

— Бывало много случаев, — сказал я, — когда родители клялись, что у них рос совершенно домашний ребенок, а потом обнаруживалось, что этот самый ребенок убегал с кем-то, с кем дружил довольно длительное время, и при этом никто, включая близких людей, не знал об этом. Подростки большие мастера скрывать свою личную жизнь.

— И тем не менее я вас уверяю, что у Марии не было парня. Ингер скажет вам то же самое, если уже не сказала.

Опять эта уверенность, почти наглость, и на этот раз я почувствовал, что она меня раздражает. Мне захотелось напугать его, вернуть к отчаянию. Он должен был сидеть убитый и заплаканный, а он сидел так, словно это дело больше его не касалось. Я знал, что могу сбить с него эту спесь, если захочу. Я знал, что мне потребуется на это несколько минут, даже секунд.

Я подумал, не намекнуть ли мне, что на его счет есть кое-какие подозрения, что его опять могут вызвать на допрос в полицию. Потом добиться его согласия на повторный допрос в участке. Долго ли он будет сохранять спокойствие в таком случае?