Невидимые руки

— Эй! — закричал сзади Гюнериус.

Я оглянулся, когда уже оказался наверху. Он еще не дошел до лестницы. Если я потороплюсь, то успею увидеть многое.

Двустворчатые двери прямо против меня были широко открыты. Из мощных динамиков доносилась оперная ария. На стеклянном столике стоял целый лес из бутылок и бокалов. Одежда была свалена на кресло с позолоченными кисточками на подлокотниках. По комнате плыл сладкий аромат каких-то духов, смешанный с запахом лета и только что скошенного сена. Я подошел к музыкальному центру и выключил его. Мгновенно наступившая тишина надавила на барабанные перепонки, словно эхо от прерванного аккорда, который только что здесь царил. Я нисколько не сомневался: только что из комнаты кто-то вышел.

Я выглянул в коридор, посмотрел в одну, потом в другую сторону, но никого не увидел. А тем временем Гюнериус дошел до верха, свирепо посмотрел на меня, халат распахнулся, я успел увидеть его мужское достоинство, свисающее между ног, как у коня. Он сердито запахнул халат и завязал пояс.

— Какого черта вы позволяете себе? — прошипел он, тяжело дыша, но, похоже, подъем по лестнице немного отрезвил его.

Я услышал, как внизу хлопнула дверь. Моей первой мыслью было воспользоваться лестницей, но Гюнериус стоял у меня на пути. Тогда я подбежал к окну. Какой-то мужчина открывал дверцу «субару» и собирался сесть за руль. Как раз в этот момент на заднее сиденье машины забирался подросток. Потом мужчина захлопнул дверцу и посмотрел вверх, на дом. Он проделал это явно без спешки, чтобы показать мне, что он меня видел. Автомобиль дал задний ход, развернулся и пополз вниз по дороге. Ворота раскрылись автоматически, автомобиль качнулся на ухабе и пропал в сером тумане.

— Надеюсь, вы понимаете, что я не оставлю ваши действия без последствий! — крикнул Гюнериус. Он уселся в кресло, спихнув одежду на пол. — Что у вас там, наступила эра анархии, так, что ли?

Я подошел к куче одежды, в которой не обнаружилось ничего, кроме вещей самого Гюнериуса. Пара шлепанцев стояла на ковре перед стеклянным столиком.

— И что же вы тут курили? — спросил я.

Гюнериус фыркнул:

— Вы это и сами знаете не хуже меня! Или нюх пропал?

— С вами находились несовершеннолетние?

— Какого дьявола вы спрашиваете такие глупости? Конечно находились.

Он наклонился над столиком с бутылками.

— Только вас здесь не было и вы ничего не видели и не слышали. — Он откупорил бутылку ликера и стал пить прямо из горлышка. Липкая капля потекла у него по подбородку и по шее. — Вам надо бы поучиться манерам, — сказал он. — Хоть вы и из полиции, нельзя так нагло вламываться в дом. Здесь живут порядочные люди. Я имею в виду себя.

Пока он выговаривал мне свое неудовольствие, халат снова распахнулся и обнажил его жирную грудь.

— Чем я тут занимаюсь, это дело мое и больше никого не касается. Будьте добры зарубить это себе на носу. Между нами есть разница. Вы не можете делать все, что захотите, вы должны ограничивать себя, следить за каждым своим шагом.

Он говорил сквозь зубы и временами сплевывал прямо на ковер.

— Вы несете ответственность за свое непрофессиональное поведение перед своим начальством, а я не отвечаю ни за что. Отвечают за меня другие. Понимаете? В этом и есть разница. Я могу заставить других делать то, что я захочу. Я могу заставить…

Он задумался в поисках подходящего примера.

— Ха!

Он попробовал сосредоточиться на мне, но никак не мог сфокусировать взгляд.

— Я могу заставить вас вести себя подобающим образом. Я могу позвонить кое-куда, и рано или поздно вы будете вынуждены принести свои извинения за то, что вломились в мой дом столь бесцеремонно.

Он поднял руку.

— Я могу заставить вас взять швабру и прибраться тут. Убрать за мной всю эту грязь.

Он огляделся по сторонам.

— Тут до черта мусора! Но кто-то приходит и убирает за мной. Как это хорошо! Я могу не беспокоиться. Я могу ни о чем не беспокоиться. Понимаете? А все из-за чего?

Он набрал побольше воздуха.

— А все из-за того, — почти что выплюнул он, — что у меня есть привилегии! Что бы я тут ни вытворял, кто-то придет и приберется. А вы не можете даже скорость превысить за рулем. Вам придется за это отвечать. Все очень просто.

Он хихикнул.

— Нищие думают, что богатые тоже плачут. Какая чушь!

Он потряс бутылкой.

— Все на этом свете покупается, а свобода покупается самой дорогой ценой. Свобода — это самое лучшее, что есть в жизни.

Мой взгляд был прикован к золотым кисточкам на кресле. Они тоже были недешевы.

— «Бедняк, который чего-то вдруг захотел, уже преступник», — сказал однажды кто-то, не помню кто.

Гюнериус тяжело вздохнул.

— Есть только один человек, которого я боюсь.

Он усмехнулся.

— Вы думаете, конечно, что таких людей нет. Но один такой есть. Один-единственный, кого я боюсь.

Он посмотрел вверх.

— Этот человек я сам, каким я мог бы быть без гроша в кармане. Нищий Гюнериус! Вот кого я боюсь. Он единственный, кто угрожает мне. Со всеми остальными я справляюсь.

Он попробовал щелкнуть пальцами, но щелчок не получился.

— Раз — и всё. Их больше нет.

Он несколько раз тряхнул головой, наконец ему удалось задержать взгляд где-то поблизости от моего лица.

— Вы вынуждены творить добро, чтобы достичь своей цели. Вам приходится делать вид, будто вас интересует только истина, а не продвижение по службе. Это ваш единственный капитал — ваши добрые намерения. Ничего другого у вас нет. А я могу на все это наплевать. Мне не надо ничего изображать ни перед собой, ни перед другими. Не надо ни перед кем притворяться. Я могу позволить себе быть честным. Люди дуреют от жадности, когда начинают вести со мной дела, они соглашаются на все, лишь бы получить свою долю. Я моху назвать их идиотами, и они все равно будут заискивающе смотреть мне в глаза. Я могу ущипнуть за задницу любую девицу. Я могу сунуть в нее свой член. А ты, болван, не можешь. Тебе еще уговаривать ее придется.

Он приставил бутылку к губам, но, похоже, она была пуста.

— Зачем вы это сделали? — спросил я.

Он попытался встретиться со мной взглядом.

— Зачем вы искалечили жену? — спросил я.

На миг мне показалось, что у него в глазах появился проблеск сознания.

— Зачем вы искалечили жену? — повторил я.

— Вот черт, — прогнусавил он. — Какая патетика!

— Зачем?

Он положил руки на подлокотники и попытался встать. Потом опустился, остался сидеть и покачал головой.

— На вашем месте, — сказал он, — на вашем месте я бы вышел во дворик, приставил пистолет к виску и вышиб себе мозги, а не задавал столько дурацких вопросов.

Голова его упала на грудь, бутылка выскользнула из руки.

— Какая гадость, — пробурчал он и громко рыгнул.

Я хотел уйти, но он успел блевануть прямо мне под ноги. Потом его вывернуло еще несколько раз подряд, и теперь он сидел неподвижно в кресле, скрестив ноги в вонючей, липкой луже на ковре.