Невостребованная любовь. Детство
Шрифт:
– Да где она всё ещё носится? Обычно, я в дом, и она за мной.
Тут в окно постучали мальчики, Надя через окно спросила:
– Что нужно?
– Наташа упала с дерева, там лежит, плачет! – указали мальчики в сторону леса.
Надя выключила плитку и выбежала на улицу. Тане хотелось побежать за матерью, но детей оставлять одних строго запрещалось. Девочка взяла маленького братца на руки, села у окна и стала ждать, когда вернётся мать с сестрой. Она, не отрываясь, смотрела в окно, тихонько напевая про деда Егора, не подозревая, что у неё есть дед, и, что зовут его
Надя с мальчиками добежала до старой ветвистой берёзы, под которой от боли кричала Наташа. Мать схватила за плечи дочь, испуганно повторяя:
– Где? Где болит? Что случилось? Покажи пальчиком. Родная моя, где болит? Как ты упала?
– Она просто залезла на берёзу и сорвалась, – хором доложили трое друзей девочки.
– Высоко залезла?
– Да, высоко! Вон на ту ветку, – также дружно мальчики подняли руки вверх.
– Ну и какой чёрт тебя туда занёс? Зачем ты туда залезла? Господи, поди переломала все руки и ноги!
Расстроенная мать, чуть не плача, присела около дочки и стала ощупывать её руки и ноги. Ноги и руки девочки были целы, никаких других ран на её теле мать не нашла, но видела, что дочь не притворяется, что ей действительно больно. Тогда мать задрала платье дочки и стала щупать живот.
– Чё, шары выпучили!? – закричала на друзей Наташа, – пошли вон отсюда!
Мальчики повиновались, отошли метров на десять в сторонку и стали наблюдать издали.
– Идите, идите отсюда!
– Ещё раз крикнула Наташа, мальчики отошли ещё подальше. Мать прощупала весь живот, дочь не реагировала на её руки. Вставая с колен, мать задала вопрос то ли дочери, то ли самой себе:
– Да что же с тобой?
Расправляя подол платья дочки, мать увидела разорванные трусики и кровь в промежности.
– Что это? Ты действительно упала? Мальчики обижали тебя? – мать испугалась ещё больше, чем когда узнала о падении дочери. – Почему здесь кровь? Кто это сделал? – лицо Нади налилось кровью, страшные подозрения взбесили её, она вскочила на ноги, повернулась в сторону мальчиков и закричала не своим голосом:
– А ну! Идите сюда!
Наташа села и стала успокаивать мать.
– Мама, они не виноваты, я сама залезла на берёзу и сама упала. Пусть они не подходят, я их стесняюсь. Когда падала, я зацепилась за ветку трусиками.
– Стойте! – подняла руку Надя, предупреждая мальчиков, дав понять им не подходить ближе, опустилась около дочери, – я хочу посмотреть.
Мальчики остановились там, куда успели подойти.
– Нет! – Наташа отказалась раздвигать ноги.
– Я твоя мама, меня стесняться не надо!
– Нет! – противилась рукам матери девочка.
– Я тебя каждую неделю мою в бане, ты же этого не стесняешься, – настаивала мать.
– Нет! – стояла на своём девочка.
–
Тогда я позову мальчиков и… – мать ещё не договорила, а Наташа поспешила остановить мать:– Нет, не надо мальчиков!
– Тогда позову отца.
– Нет, нет, нет! – только не папу!
– Ну, и что мне делать? Уходить домой? Надоест лежать, сама придёшь?
– Ну, ладно, смотри, – сдалась девочка и раздвинула ноги: одна половая губа была глубоко поранена, такая же глубокая рана была на лобке.
Мать выдохнула – это было явно не изнасилование. Надя взяла дочь на руки и понесла домой. Она, едва переставляя ноги, перешагнула порог дома и устало положила дочь на кровать. Таня не отрываясь, смотрела, то на мать, то на сестру, стараясь понять, что случилось. Мать выпрямилась и, увидев запутанного в нитки Серёжу и весь пол в нитках, спросила:
– А это что за представление? Ты куда смотрела?
Только теперь Таня заметила, что натворил старший братик, пока она с малышом на руках смотрела на улицу и ждала мать с сестрой: мальчик открыл залавок, высыпал из банок все крупы на пол, а потом ему попалась берестяная шкатулка с нитками и иголками, ребенок стал играть ими, разматывая нитки. Сам не заметил, как намотал на себя этих ниток так, что не мог пошевелиться, сидел испуганный на полу словно веретено, обмотанный нитками. Мать испугалась ещё больше:
– Куда смотрела? А если он иголок наглотался? Что сидишь? Я тебя спрашиваю! – кричала мать.
Таня положила малыша в люльку, подняла шкатулку с пола, серый лоскуток войлока с воткнутыми в него иголками, по-прежнему лежал в шкатулке. То ли руки у мальчика до него не дошли, а вернее были связаны нитями, то ли невзрачный лоскуток не привлёк его внимания. Маленькая няня посчитала иголки, все иголки были на месте. Мать продолжала кричать:
– Если что с ним случится, я убью тебя, сучку!
Девочка молча протянула матери кусочек войлока, тихо сказав:
– Все иголки на месте.
– А нитки? Денег на хлеб нет, а теперь ещё и нитки покупать надо. Дал Бог дочь!
– Я замотаю их обратно на тюрючки, – попыталась Таня успокоить мать.
Тюрючками называли маленькие деревянные катушки, с намотанными на них нитями. Раньше нитки для портного дела продавались лишь на деревянных тюрючках.
Мать села на кровать к старшей дочери и стала гладить её по кудрявой голове. Напуганный криком матери малыш в люльке проснулся, с минуту молча смотрел в потолок, потом заорал, что есть мочи.
– Оглохла, что ли? Ребёнок плачет! – ещё раз рявкнула мать на «нерадивую» дочь. Таня пыталась выпутать Серёжу из ниток, это ей не удавалось. Матери ничего не оставалось, как взять малыша на руки и дать грудь.
– Вы, наверное, хотите меня в гроб загнать! – продолжала ворчать она.
Таня не хотела загонять мать в гроб, но выпутать брата из ниток у девочки не получалось. Мальчик морщился от боли, когда нитки больно врезались в его тело, но молчал, боясь рассердить мать ещё больше. Пососав грудь, малыш успокоился, и мать отдала его Тане, девочка безропотно приняла младенца на руки и села с ним на пол рядом с Серёжей.