Невозможность страсти

– Устала?

– Нет.

– Ну и врёшь. – Лариса помогла ей устроиться в кресле и кивнула в сторону лужайки: – Смотри, твой сын – отличная нянька.

Тимка расстелил на траве плед и вместе с Юриком и Стефкой строил из конструктора что-то грандиозное: не то замок, не то небоскрёб. Малыши старательно подавали ему детали, все подряд, он выбирал нужные и прилаживал их на место.

– Даже Юрку смог увлечь, прикинь!

Лариса вынула пачку сигарет и закурила. Она курила тайком от Валентина, и от Юрика тоже таилась, но муж знал, что она покуривает. Они это никогда не обсуждали, и Ровену удивляло столь мирное сосуществование Вальки-Сундука и вредной привычки его жены, привычки, которую он считал недопустимой для врача.

– Ну, строить – это нормально. – Ровена смотрит на своего ребёнка и наглядеться не может. – В детстве мы все любим строить, созидать. А разрушать учимся потом.

– Не все.

– На самом деле все, просто каждый в своей мере. Потому что иногда разрушить – самое правильное решение. Но это всегда больно. А дети избегают боли, и это нормально. Многие взрослые иной раз ведут себя как дети, избегая боли и не разрушая то, что нужно разрушить, чтобы построить что-то новое. Жизнь – как конструктор, смешно, правда?

– Не думала об этом.

– Теперь кто из нас врёт?

Из-за угла дома показалась коляска, которую катила тоненькая темноволосая девушка.

– Это Света. Мы тебе о ней рассказывали.

– А сама бы я не догадалась.

У Ровены с Ларисой сложились сложные отношения. С одной стороны, они, безусловно, уважали друг друга, с другой – Лариса безоговорочно приняла сторону Валентина в отношении Ровены, та это знала и слегка презирала её за такое поведение. Это не мешало им иногда общаться, хотя их общение со стороны могло показаться вялотекущей ссорой. Но ссорой это не было, просто Ровене нравилось выводить из себя Ларису, а та относилась к ней примерно так же, как к Тимке, и не злилась.

– Добрый день. – Девушка подкатила к ним коляску и робко улыбнулась. – А мы гуляем… Андрейке воздух полезен.

– Андрейке? – Ровена ухмыльнулась. – Хорошее имя.

– В честь нашего спасителя. – Света заглянула в коляску и поднесла ладонь к лицу спящего ребёнка. – Я понимаю, что глупо… просто он раньше всегда у меня на руках спал, а теперь в коляске, и я проверяю, дышит ли…

– Света, он абсолютно здоровый мальчик, отчего он может перестать дышать? – Лариса нахмурилась. – Что ты себе в голову вбила?

– Я знаю, знаю… Простите.

– Лариска, не пугай нашу птицу-синицу. – Ровена с интересом заглянула в коляску, привстав в кресле. – Андрейка, значит?

– Да. – Девушка виновато посмотрела на Ровену. – Вы не подумайте ничего такого, просто Андрей спас нас, от такого ужаса спас… Теперь я что-нибудь придумаю. Схожу в деканат, переведусь на заочное, буду работать, как-нибудь справимся.

– Конечно, справишься. Родителям не позвонила ещё? – Лариса тоже заглянула в коляску. – Всё-таки внук у них родился.

– Они меня убьют. Не позвонила и не позвоню, вы их не знаете, они меня со свету сживут. Пойдём мы, погуляем ещё.

Она покатила коляску вокруг дома, а Лариса раздражённо произнесла:

– Не понимаю я таких родителей. Настолько зашугать собственную дочь, что она меньше боится преступников, чем их. Это какой же надо было устроить ей террор в родительском доме, что ей в картонной коробке жить предпочтительней, чем вернуться к родным матери и отцу?

– Да ладно, Лариска, обычное дело. – Ровена лениво закрыла глаза. – Такого сколько угодно в семьях. Чёрт его знает, что движет нашими гражданами, когда они ломают собственных детей, превращая их в загнанных терпил и приучая всего бояться. Шаг влево, шаг вправо – конвой стреляет без предупреждения! И это у них в крови, не вытравишь ничем. Это дикое бытовое ханжество, особенно по отношению к девочкам. Или другая крайность – вообще забить на потомство, занимаясь своими делами. Колонии заполнены такими брошенными, которым родители даже насчёт «хорошо – плохо» не потрудились объяснить. Вот хоть Варвара Ленкина. Ей для понимания этих категорий годы понадобились – годы грязи, моральной и физической, проведённые на самом дне. И поняла она что-то лишь в самом конце, только воспользоваться новоприобрётенными знаниями не смогла. И таких много. Если хватит у человека характера, он сам себя построит как надо, только много ли людей с характером? То-то.

– Зато ты Тимке отродясь ничего не запрещаешь.

– Зачем? – Ровена улыбнулась. – Я ему объяснила насчёт «хорошо – плохо» давным-давно. Любой человек действует так, как ему предписывают ориентиры, привитые в детстве. Остальное он делает для себя сам, исходя из этих ориентиров.

– То есть всё воспитание, по-твоему, сводится к тому, чтобы объяснить, что такое хорошо и что такое плохо?

– По сути, да. Но есть нюанс. – Ровена плутовато улыбнулась. – Если ты, например, будешь рассказывать ему о вреде курения, а сама станешь курить, твои слова останутся просто словами. Если я говорю, что нужно делать так-то и так-то – и объясняю, почему именно, то я и сама поступаю так, как говорю. И ребёнок это видит. Дети наблюдательны, они, стараясь вписаться в социум, поступают так, как поступают родители. А самое главное: когда ты рассказываешь Юрке о вреде курения, а сама дымишь, он учится лгать. У тебя же.

– Это ты намекаешь…

– Я не намекаю, а прямо говорю. – Ровена засмеялась. – Юрка станет курить, и будет тебе лгать, потому что ты это делаешь.

– Ах ты…

– Тихо, девочки. – Ника уже некоторое время слушала их разговор и потешалась. – Рона, ты безжалостна. Нельзя так.

– Почему?

– Ну… просто нельзя. Надо иногда к людям терпимой быть. – Ника тронула Ларису за руку. – Ты нужна мне, идём.

Лариса с радостью пошла за ней. Ей всегда было трудно разговаривать с Ровеной, она терялась, потому что обычно ничего не могла возразить на её логичные и безжалостные выкладки. И злиться на неё при этом глупо, потому что ничего, кроме правды, она не говорит – но терпения никакого нет с этой Ровеной! И необидная кличка – Девочка-отличница – очень пренебрежительная всё-таки.

– Иногда мне хочется её убить!

– Брось, Лариска. – Ника хихикнула. – Это же забавно. Сидит себе такая куколка в локонах и ресницах, а внутри железный каркас и бортовой компьютер в голове, совмещённый с полиграфом. Помнишь, как мы когда-то снежную бабу вокруг металлического столбика вылепили, а Венька Грушин решил её развалить и ударил ногой?

– Ногу-то ему потом сложили, но на костылях он больше месяца прыгал. – Лариса засмеялась. – Да, удачная аналогия. Что стряслось-то?

– Похоже, Лиза вздумала рожать.

– Что?!

Она опрометью бросилась наверх в мансарду. Уже на лестнице услышала панический крик и поняла: кричит девчонка больше от страха, чем от боли. Ровена с её ядовитым языком сразу забылась, потому что та Лариса осталась на крыльце, а пришла другая – деловитая, собранная и строгая.

– Не ори.

Лиза лежала на боку, держась за живот, и глаза её стали совершенно круглыми от страха.

– Больно…

– Не настолько больно, чтобы орать, я рожала два раза, так что мне-то не рассказывай сказок. – Лариса нашарила мокрые простыни – так и есть, отошли воды. – Вот чёрт… и везти тебя никуда нельзя, какая там больница, я думаю, тебя уже ищут на всех парах. Ладно, справимся своими силами.

– Две недели оставалось ещё…

– У тебя девочка, а они часто преподносят такие сюрпризы. – Ника с сочувствием смотрит на Лизу. – Это мальчишки сидят до упора, хоть бери и фонариком свети, чтобы на свет вылезли, а девицы торопятся. Это дело такое… надо потерпеть. Роды начались, а если процесс пошёл, то остановить его нельзя, выход только один – закончить его. Твоё тело знает, что делать, просто не мешай ему, а лучше – помоги.

– Как?!

Видимо, схватка снова накатила, Лиза опять решила заорать, и Лариса цыкнула на неё: