Незабываемые дни

В землянке воцарилась тишина. Слышно было, как гудит пламя в железной трубе, как снаружи завывает ветер, как поскрипывают, гудят под его напором сосны и ели. А у каждого в сердце звучали громовыми перекатами тяжелые и звонкие, как медь, слова:

Партизаны, партизаны, Белорусские сыны! За неволю, за кайданы Режьте гитлерцев поганых, Чтоб не встали век они.

Были эти слова такими величественными в своей мудрой простоте и такими ощутимыми в своей испепеляющей ненависти, что казалось: сердца людей начинают биться скорее, а думы пламенеют, как эти огненные слова:

Кровь за кровь и смерть за смерть!

Майка, затаив дыхание, слушала. Она волновалась, мысленно повторяла строчку за строчкой. Краска заливала ее щеки. Она то и дело нетерпеливо смахивала непокорные пряди волос, назойливо лезшие ей в глаза. И как только Надя произнесла последние слова, Майка бросилась к Василию Ивановичу, схватила его за плечи, чуть не расплакалась:

— Дядечка, какая это страшная правда!

И, совсем растерявшись, подалась к двери. Василий Иванович, словно боясь нарушить торжественную тишину, осторожно повернулся и тихо сказал Слышене:

— Завтра выпустите очередную листовку. Сколько есть бумаги, не жалейте.

Майка слушала Василия Ивановича, поглядывала на незнакомую ей девушку, — и взаправду, славная эта Надя!

Оживленный разговор снова возник в землянке.

И тут Майка встрепенулась, заговорила растерянно, виновато:

— А знаете, Василий Иванович, простите, товарищ секретарь обкома…

— Нет, еще не знаю, товарищ радист!

Майка покраснела до самых ушей.

— Я так бежала, спешила сюда, да услышав вот, как товарищ… ну… Надя читала стихи, я про все забыла.

— Стихи… Забыла… Ах ты, вояка! — в шутливом тоне произнес Комаров, и сам не рад был. Майка вспыхнула, как порох. Резко повернулась к нему, чуть не бросилась с кулаками:

— Ты, ты… помолчи, лейтенант, не твое дело!

— Что у вас там? Вы чего не поделили? — полусерьезно, полушутя спросил Василий Иванович.

— А что он придирается?

— Как это придирается?

— Ну, вечно меня передразнивает. Я… я так ему отрежу, что десятому закажет!

— Эх, беда с вами! Ну, прямо дети, хоть пеленай их!

— Мне можно итти, товарищ секретарь? — чувствуя себя как-то неловко, спросил Комаров.

— Иди, браток, иди, спасайся от Майки, пока не поздно. Найдешь там Дудика, скажи, чтобы позаботился по-хозяйству, про ночлег и все такое. А Надя будет ночевать в землянке Майки. Ну, давай теперь, радист, твои записи, да вперед будь поаккуратней.

Ощущая на себе взгляды присутствующих, — если бы только своих, то ничего, но так неудобно перед незнакомыми, — Майка передала Василию Ивановичу исписанный листок бумаги:

— Читайте сами!

— Как я тут разберу твои каракули?

— Прошу вас, товарищ секретарь, хватит уже насмехаться. Тут все разборчиво написано.

Василий Иванович углубился в чтение. И чем дальше читал, тем светлее и светлее становилось его лицо. Он даже заерзал на лавке, нетерпеливо скользя глазами по записи, наконец встал и, размахивая листком, взволнованно проговорил:

— Ура, товарищи! Живем теперь, как все хорошие люди.

— Что случилось, Василий Иванович?

— Да то, что и должно было случиться. Пришли наши посланцы в Москву, теперь мы имеем связь, братцы. Читайте… Ну, радист, выношу благодарность от всех нас!

В сообщении Советского Информбюро коротко рассказывалось об основных операциях партизанских отрядов Василия Ивановича, или товарища В., как он именовался в сводке. Записи прочли вслух несколько раз.

— Все точно до последней цифры. Как было в нашем отчете, так и подано. А меня, знаете, не на шутку тревожило это дело. Как-никак, живые люди пошли, славные парни. Неприятно, знаете, если там, скажем, никаких сведений о нас: делаем мы тут что-нибудь или не делаем, можно на нас надеяться или вообще и след наш простыл.

Листок переходил из рук в руки, и, когда он снова очутился у Василия Ивановича, тот, взглянув на него еще раз, неожиданно удивился:

— Однако что это означает? И вы от радости не заметили, и я проворонил. Тут в конце говорится о наших операциях за последние два месяца. Разгром гарнизонов, волостных управ, и спущенные под откос эшелоны, и взорванные мосты… все подсчитано и, признаться, очень точно. Но не это меня удивляет. Кто мог такие сведения переслать через линию фронта?

— Тут, батенька, нечему удивляться, — заметил Александр Демьянович. — Разведка наша работает и работает хорошо.

Беседа затянулась далеко за полночь. Надя и Майка давно ушли из землянки.

Александр Демьянович рассказывал об отряде батьки Мирона, о железнодорожниках, о минских новостях, о полуденных из ЦК указаниях.

— Про Минск ты нам не рассказывай, у нас ежедневно свежая информация: каждый день оттуда приходят люди. И теперь там работает группа наших товарищей. Ты скажи лучше, что нам делать с тобой, уважаемый бригадный комиссар?

— А тут, как говорится, воля командования…

— Да, воля командования! — задумавшись, проговорил Василий Иванович. Взъерошив рукой густые волосы, словно сгоняя усталость, которая ощущалась и в запавших глазах, и в замедленных движениях, и во всей ссутулившейся фигуре, Василий Иванович заговорил уже официально:

— Завтра мы окончательно оформим наш штаб. Об этом мы уже не раз говорили, об этом напоминали нам и некоторые товарищи на сегодняшнем совещании. Была у нас заминка с начальником штаба, не находилось подходящей кандидатуры. Теперь и этот вопрос разрешается как нельзя лучше в наших условиях. Назначим начальником нашего штаба бригадного комиссара Андреева.

Все единодушно поддержали это предложение, шумно поздравляли Александра Демьяновича.

— Погодите, погодите, — отбивался тот, — что вы хотите от инвалида… это раз. А во-вторых, какой из меня начальник штаба, когда я политработник.

— Мы все, комиссар, политработники, и если хочешь, так еще хуже… — смеясь, сказал Василий Иванович. — Я, например, и в строю никогда не был. А теперь вот командир, командую целым боевым соединением. Гудима сельским хозяйством занимался, а сейчас будет моим заместителем. Слышаня транспортными делами заправлял, но какой тут у нас транспорт? И приказали мы ему взять на себя руководство агитацией и пропагандой. Бохану разведку и контрразведку поручили, а Ельскому — всю организационную партийную работу. Если с честью носишь партийный билет, то выполнишь любое задание. А ты тем более: сколько лет служил в армии да и на строевой был.