Незабываемые дни
Шрифт:
В землянке воцарилась тишина. Слышно было, как гудит пламя в железной трубе, как снаружи завывает ветер, как поскрипывают, гудят под его напором сосны и ели. А у каждого в сердце звучали громовыми перекатами тяжелые и звонкие, как медь, слова:
Партизаны, партизаны, Белорусские сыны! За неволю, за кайданы Режьте гитлерцев поганых, Чтоб не встали век они.Были эти слова такими величественными в своей мудрой
Майка, затаив дыхание, слушала. Она волновалась, мысленно повторяла строчку за строчкой. Краска заливала ее щеки. Она то и дело нетерпеливо смахивала непокорные пряди волос, назойливо лезшие ей в глаза. И как только Надя произнесла последние слова, Майка бросилась к Василию Ивановичу, схватила его за плечи, чуть не расплакалась:
— Дядечка, какая это страшная правда!
И, совсем растерявшись, подалась к двери. Василий Иванович, словно боясь нарушить торжественную тишину, осторожно повернулся и тихо сказал Слышене:
— Завтра выпустите очередную листовку. Сколько есть бумаги, не жалейте.
Майка слушала Василия Ивановича, поглядывала на незнакомую ей девушку, — и взаправду, славная эта Надя!
Оживленный разговор снова возник в землянке.
И тут Майка встрепенулась, заговорила растерянно, виновато:
— А знаете, Василий Иванович, простите, товарищ секретарь обкома…
— Нет, еще не знаю, товарищ радист!
Майка покраснела до самых ушей.
— Я так бежала, спешила сюда, да услышав вот, как товарищ… ну… Надя читала стихи, я про все забыла.
— Стихи… Забыла… Ах ты, вояка! — в шутливом тоне произнес Комаров, и сам не рад был. Майка вспыхнула, как порох. Резко повернулась к нему, чуть не бросилась с кулаками:
— Ты, ты… помолчи, лейтенант, не твое дело!
— Что у вас там? Вы чего не поделили? — полусерьезно, полушутя спросил Василий Иванович.
— А что он придирается?
— Как это придирается?
— Ну, вечно меня передразнивает. Я… я так ему отрежу, что десятому закажет!
— Эх, беда с вами! Ну, прямо дети, хоть пеленай их!
— Мне можно итти, товарищ секретарь? — чувствуя себя как-то неловко, спросил Комаров.
— Иди, браток, иди, спасайся от Майки, пока не поздно. Найдешь там Дудика, скажи, чтобы позаботился по-хозяйству, про ночлег и все такое. А Надя будет ночевать в землянке Майки. Ну, давай теперь, радист, твои записи, да вперед будь поаккуратней.
Ощущая на себе взгляды присутствующих, — если бы только своих, то ничего, но так неудобно перед незнакомыми, — Майка передала Василию Ивановичу исписанный листок бумаги:
— Читайте сами!
— Как я тут разберу твои каракули?
— Прошу вас, товарищ секретарь, хватит уже насмехаться. Тут все разборчиво написано.
Василий Иванович углубился в чтение. И чем дальше читал, тем светлее и светлее становилось его лицо. Он даже заерзал на лавке, нетерпеливо скользя глазами по записи, наконец встал и, размахивая листком, взволнованно проговорил:
— Ура, товарищи! Живем теперь, как все хорошие люди.
— Что случилось, Василий Иванович?
— Да то, что и должно было
случиться. Пришли наши посланцы в Москву, теперь мы имеем связь, братцы. Читайте… Ну, радист, выношу благодарность от всех нас!В сообщении Советского Информбюро коротко рассказывалось об основных операциях партизанских отрядов Василия Ивановича, или товарища В., как он именовался в сводке. Записи прочли вслух несколько раз.
— Все точно до последней цифры. Как было в нашем отчете, так и подано. А меня, знаете, не на шутку тревожило это дело. Как-никак, живые люди пошли, славные парни. Неприятно, знаете, если там, скажем, никаких сведений о нас: делаем мы тут что-нибудь или не делаем, можно на нас надеяться или вообще и след наш простыл.
Листок переходил из рук в руки, и, когда он снова очутился у Василия Ивановича, тот, взглянув на него еще раз, неожиданно удивился:
— Однако что это означает? И вы от радости не заметили, и я проворонил. Тут в конце говорится о наших операциях за последние два месяца. Разгром гарнизонов, волостных управ, и спущенные под откос эшелоны, и взорванные мосты… все подсчитано и, признаться, очень точно. Но не это меня удивляет. Кто мог такие сведения переслать через линию фронта?
— Тут, батенька, нечему удивляться, — заметил Александр Демьянович. — Разведка наша работает и работает хорошо.
Беседа затянулась далеко за полночь. Надя и Майка давно ушли из землянки.
Александр Демьянович рассказывал об отряде батьки Мирона, о железнодорожниках, о минских новостях, о полуденных из ЦК указаниях.
— Про Минск ты нам не рассказывай, у нас ежедневно свежая информация: каждый день оттуда приходят люди. И теперь там работает группа наших товарищей. Ты скажи лучше, что нам делать с тобой, уважаемый бригадный комиссар?
— А тут, как говорится, воля командования…
— Да, воля командования! — задумавшись, проговорил Василий Иванович. Взъерошив рукой густые волосы, словно сгоняя усталость, которая ощущалась и в запавших глазах, и в замедленных движениях, и во всей ссутулившейся фигуре, Василий Иванович заговорил уже официально:
— Завтра мы окончательно оформим наш штаб. Об этом мы уже не раз говорили, об этом напоминали нам и некоторые товарищи на сегодняшнем совещании. Была у нас заминка с начальником штаба, не находилось подходящей кандидатуры. Теперь и этот вопрос разрешается как нельзя лучше в наших условиях. Назначим начальником нашего штаба бригадного комиссара Андреева.
Все единодушно поддержали это предложение, шумно поздравляли Александра Демьяновича.
— Погодите, погодите, — отбивался тот, — что вы хотите от инвалида… это раз. А во-вторых, какой из меня начальник штаба, когда я политработник.
— Мы все, комиссар, политработники, и если хочешь, так еще хуже… — смеясь, сказал Василий Иванович. — Я, например, и в строю никогда не был. А теперь вот командир, командую целым боевым соединением. Гудима сельским хозяйством занимался, а сейчас будет моим заместителем. Слышаня транспортными делами заправлял, но какой тут у нас транспорт? И приказали мы ему взять на себя руководство агитацией и пропагандой. Бохану разведку и контрразведку поручили, а Ельскому — всю организационную партийную работу. Если с честью носишь партийный билет, то выполнишь любое задание. А ты тем более: сколько лет служил в армии да и на строевой был.