Незавершенная революция

Западные туристы, пораженные сильным, почти всепоглощающим стремлением русских к материальному благополучию и комфортной жизни, часто говорят в связи с этим об «американизации» советского образа мышления. Однако эта навязчивая идея имеет совсем иное происхождение. В Соединенных Штатах весь образ жизни и господствующая идеология поощряют стремление к материальным благам, а коммерческая реклама постоянно и всячески подогревает это стремление, с тем чтобы искусственно увеличить или поддержать потребительский спрос и не допустить перепроизводства товаров. В Советском же Союзе стремление к обладанию материальными благами вызвано продолжавшимся десятилетия недопроизводством товаров потребления и неудовлетворенным спросом, усталостью от нехваток и лишений и верой народа в то, что все это наконец удастся преодолеть. Подобные настроения заставляют правителей с большим, чем они привыкли, вниманием относиться к потребностям народа и к удовлетворению этих потребностей; в этом плане потребительские настроения являются прогрессивным фактором, содействующим модернизации национальных стандартов уровня жизни в стране. Однако поскольку советский образ жизни не предусматривает индивидуального накопления состояния, «американизация» носит поверхностный характер и, по-видимому, является характерной лишь для нынешней стадии медленного перехода от скудости к изобилию.

Все величие и все несчастья нынешней эпохи также сказались в различной мере на духовной и политической жизни Советского Союза. 15 лет назад в Советском Союзе царили страх и террор. По сравнению с тем периодом люди живут сейчас в обстановке, можно сказать, почти полной свободы. Исчезли концентрационные лагеря, где заключенные мерли, как мухи, так и не узнав, за что их наказали. Исчез и всепронизывающий страх, разобщивший нацию, заставлявший людей уклоняться от контактов даже с друзьями и родственниками и превративший Советский Союз в страну, почти недосягаемую для иностранцев. Нация приходит в себя, обретает дар речи. Процесс этот медленный. Людям трудно отказаться от привычек, сложившихся за десятилетия жизни в условиях железной дисциплины. Тем не менее изменения поразительны. Советские периодические издания пестрят ныне различного рода сообщениями о резких, хоть часто и не афишируемых спорах, а простые люди довольно открыто высказывают свои подлинные мысли и чувства совершенно посторонним людям, даже туристам из враждебно настроенных стран, чье любопытство далеко не всегда носит чисто безобидный характер. При этом советские граждане часто испытывают раздражение по поводу сравнительно мягкой бюрократической опеки, что никогда не делали, живя в условиях сталинской деспотии. Советские граждане считают также, что их духовная свобода ограничена в той же мере, в какой ограничена шестью квадратными метрами их жилая площадь. Люди никогда не довольствуются достигнутым, особенно если достигнутые результаты сомнительны или не являются достижениями в полном смысле слова. Подобная неудовлетворенность — движущая сила прогресса. Но она может также стать, как и случается иногда, источником полного разочарования и даже полного цинизма.

И в политической жизни русские — при всей видимости большой активности — топчутся на месте. Та полусвобода, которой достиг Советский Союз со времени смерти Сталина, может оказаться более мучительной, чем произвол и тирания сталинских времен. В последних произведениях советских писателей, изданных в СССР и за рубежом, отразились и разочарование по поводу сложившегося положения, и мрачный пессимизм, иногда возникающий в связи с этим, и даже настроение, нашедшее свое выражение в пьесе Ионеско «В ожидании Годо». Однако и здесь нужно помнить о различиях между Советским Союзом и Западом. Чувство отчаяния, которым проникнуты многие произведения советских литераторов последних лет, редко имеют в своей основе метафизическое ощущение «абсурдности человеческого состояния». Чаще всего в нем находит отражение — прямое или косвенное — недоуменный гнев по поводу вопиющих отклонений от норм политической жизни, особенно в том, что касается неопределенности официального развенчания культа личности Сталина. Однако по своей действенности, сатирической настроенности и воинственности эти произведения стоят намного выше подобных же произведений западных авторов на старинную тему «суета сует и все суета».

В основе всего этого лежит провал официальной политики десталинизации. Прошло более десяти лет с тех пор, как с трибуны XX съезда Хрущев выступил с разоблачением злодеяний Сталина. Эта акция была бы понятна, если бы за ней последовало действительное выяснение многих вопросов, связанных с наследием сталинских времен, и всенародное их обсуждение. Однако ничего подобного не произошло. Ни Хрущев, ни вся правящая группировка вовсе не стремились к открытому обсуждению. Они намеревались, начав процесс десталинизации, тут же и закончить его. Начать его их заставили обстоятельства, он стал настоятельной необходимостью. Все главные противники Сталина и даже их последователи были уничтожены, поэтому дело разоблачения Сталина выпало на долю его ближайшего окружения. Задача эта была им не по плечу: она противоречила убеждениям и интересам его бывших соратников. Они взялись за нее неохотно и выполняли спустя рукава. Они лишь слегка приподняли занавес — а на большее были неспособны. Поэтому моральный кризис, связанный с разоблачениями, сделанными Хрущевым, был не преодолен. Эти разоблачения вызвали облегчение и потрясение, смятение и чувство позора, замешательство и цинизм. С чувством облегчения восприняла нация освобождение от бремени сталинизма; в то же время потрясение вызвало осознание того, сколь тяжко это бремя давило на весь народ. Конечно, многие семьи пострадали от сталинского террора, многие по-настоящему испытали его на себе; но только теперь весь народ впервые по-настоящему осознал его размах и подлинные масштабы — и это не могло не вызвать смятения. А какое горестное чувство унижения должен был испытать народ, осознав, насколько беспомощен он оказался перед лицом террора, сколь покорно он подчинился ему. И наконец, лишь замешательство и цинизм могли породить тот факт, что эти страшные разоблачения были сделаны соумышленниками и соучастниками сталинских преступлений, которые, сделав первый шаг, на этом и остановились и дальше идти не собирались.

Вопрос же этот был необычайно важен и серьезен, особенно в свете его непосредственной связи с нынешней политикой. Официальное развенчание Сталина привело к новым разногласиям и усугубило старые. И «либералы», и «радикалы», и «правые», и «левые» не могли не настаивать на том, чтобы дать беспристрастную оценку сталинской эпохе и полностью отмежеваться от нее. Тайные сторонники Сталина, засевшие в бюрократическом аппарате, стремились в максимальной мере сохранить сталинские методы управления и светлую память о самом Сталине. В других группах общества, в первую очередь среди рабочих, многие были столь возмущены лицемерным характером официальной десталинизации, что либо вновь обратились к почитанию Сталина, либо не желали больше слушать об этом и хотели лишь одного — чтобы вопрос этот был закрыт раз и навсегда.

Отсутствие единодушия в оценке объясняется тем, что советское общество ничего не знает о себе и остро ощущает это. История прошедших 50 лет — закрытая книга даже для интеллигенции. Как и любой человек, долго страдавший потерей памяти и лишь только вставший на путь выздоровления, нация, ничего не знающая о своем недавнем прошлом, не понимает и своего настоящего. За десятилетия сталинских фальсификаций развилась коллективная амнезия, а полуправда, которая была сказана на XX съезде, начав процесс возвращения памяти, в то же время препятствует ему. Однако в целях развития политического сознания и кристаллизации его в новых и позитивных формах Советскому Союзу рано или поздно придется дать оценку этому периоду истории.

Сложившаяся ситуация представляет особый интерес для историков и политиков, поскольку дает редкую, даже уникальную, возможность непосредственно наблюдать тесную взаимосвязь между историей, политикой и общественным сознанием. Историки часто спорят о том, что действительно ли знание истории прошлого помогает государственным деятелям в принятии решений и содействует росту политической зрелости простого народа. Кое-кто готов ответить на этот вопрос положительно; другие же принимают точку зрения Гейне, сказавшего однажды, что история учит нас тому, что она ничему не учит. В классовом обществе политическое мышление определяется интересами класса или группы, и то положительное, что оно получает от изучения прошлого, ограничено именно этими интересами. Даже взгляды любого историка определяются его социальным происхождением и существующими политическими условиями. Обычно «идеи правящего класса» являются и «господствующими идеями эпохи». В какие-то периоды такие идеи содействуют более или менее объективному изучению истории, от чего выигрывает политическое мышление; в других случаях эти идеи становятся мощным препятствием на пути объективного изучения ее. И в том, и в другом случае никакая правящая группа и никакое достаточно цивилизованное общество не может функционировать нормально, не обладая определенной формой исторического сознания, отвечающей их интересам, того самого сознания, которое вселяет в большинство членов правящей группы и общества вообще уверенность в том, что их взгляд на прошлое, особенно на недавнее прошлое, — это цепь не фальсификаций, а подлинных фактов и событий. Ни одна правящая группа не может существовать лишь за счет цинизма. И государственные, и общественные деятели, и простой народ должны быть уверены, что имеют моральное право действовать определенным образом, а моральное право не может основываться на извращении и фальсификации истории. И хотя извращения и прямая фальсификация истории вошли в образ мышления многих наций, сама их эффективность зависит от того, насколько та или иная нация готова поверить в их подлинность.

В Советском Союзе моральный кризис послесталинских времен проявляется в глубоких потрясениях, которые испытала нация во взглядах на историю и политику своей страны. Со времен XX съезда люди поняли, сколь многое из того, во что они верили, основывалось на фальсификациях и мифах. Они стремятся узнать правду, но лишены доступа к ней. Их правители говорят им, что все, что им говорилось о революции, — фальсификация, но им не говорят и подлинной правды. Приведем всего несколько примеров. Последний крупный скандал сталинской поры — так называемый заговор врачей официально объявлен вымыслом. Но возникают вопросы: кто же все это подстроил? Один Сталин? Тогда с какой целью? На эти вопросы ответа до сих пор не дано. Хрущев дал понять, что, возможно, Советский Союз не понес бы столь огромных потерь в ходе последней войны, если бы не ошибки и просчеты Сталина. Официально советско-германский пакт 1939 года является запрещенной темой. Народу рассказали об ужасах концентрационных лагерей, о ложных обвинениях и вырванных силой признаниях в период «великих чисток». Однако, за редкими исключениями, жертвы репрессий не были реабилитированы. Никто не знает, сколько людей было отправлено в лагеря, сколько погибло, сколько убито и сколько выжило. Тот же заговор молчания окружает и обстоятельства насильственной коллективизации. Все эти вопросы были подняты — и ни один из них не получил ответа. Даже в нынешний, юбилейный год все лидеры времен 1917 года оставались «нелюдями», имена большинства членов Центрального Комитета, руководивших Октябрьским восстанием, по-прежнему преданы забвению. Люди празднуют великую годовщину, но ничего доподлинно не знают о событиях тех времен. (Они не знают правды и о гражданской войне.) Доктрина сталинизма была взорвана; ее фундамент пошатнулся, крыша обвалилась, стены обгорели и готовы вот-вот рухнуть, но само здание до сих пор стоит, и люди все еще вынуждены в нем жить.

Начиная эту серию лекций, я уже говорил о положительных и отрицательных моментах сохранения советским режимом преемственности. Мы подробно остановились на положительных моментах; давайте теперь обратимся к отрицательным. В поступательном характере развития революции прослеживаются черты здравого смысла и... отсутствие логики. А нельзя ли отделить одно от другого? Очевидно, что для Советского Союза жизненно важно устранить все препятствия и полностью высвободить созидательные силы. Нынешнее состояние дел в стране сеет сильное разочарование; в силу этого несчастья, которые несет революция, могут в глазах народа затмить все ее величие. В революциях прошлого это приводило к реставрации. И хотя реставрация всегда была для нации огромным шагом назад, даже трагедией, она имела и положительную сторону, поскольку демонстрировала разочарованному народу неприемлемость реакционной альтернативы. Возвращение Бурбонов и Стюартов лучше всяких пуритан, якобинцев и бонапартистов приучило народ к мысли, что возврата к прошлому нет, что революционный процесс необратим — за ним будущее. Нет худа без добра: реставрация как бы реабилитировала революцию — или по крайней мере основные, главные ее достижения — в глазах людей.

В Советском Союзе, как мы знаем, уже не осталось в живых никого из возможных проводников реставрации. Тем не менее в стране, как представляется, накопилось достаточно разочарования и даже отчаяния, что в других исторических условиях могло бы привести к реставрации. Временами кажется, что в Советском Союзе имеются соответствующие морально-политические потенциальные возможности, которые не могут претвориться в политическую реальность. За эти 50 лет революция почти полностью дискредитировала себя в глазах народа, и никакие Романовы не смогут реабилитировать ее. Революции предстоит самой, своими собственными «руками» реабилитировать себя.

Советское общество не может более мириться с тем, что оно является простой игрушкой в руках истории и судьба его зависит от капризов тиранов или произвола олигархии. Ему необходимо вновь обрести контроль над своим правительством и превратить государство, столь долго находившееся над обществом, в инструмент демократически выражаемой воли и интересов нации. Ему необходимо в первую очередь вновь обрести свободу слова и собраний. По сравнению с высшей идеей бесклассового и безгосударственного общества стремление это весьма скромно; тем более парадоксально, что советский народ стремится получить те минимальные свободы, которые в свое время фигурировали во всех буржуазно-либеральных программах, справедливо подвергавшихся безжалостной критике со стороны марксистов. Однако в обществе, сменившем капитализм, свобода слова и собраний призвана выполнять функции, коренным образом отличающиеся от тех, что она выполняла при капитализме. Едва ли нужно говорить, какое огромное значение для дела прогресса имеет эта свобода при капитализме. Однако в буржуазном обществе эта свобода носит лишь формальный характер. Этому способствуют господствующие отношения собственности, ибо имущие классы осуществляют почти монопольный контроль над всеми средствами формирования общественного мнения. Трудящиеся классы и выразители их интересов из числа интеллигенции в лучшем случае получают доступ к самым примитивным средствам социального и политического самовыражения. Общество, в котором господствует собственность, не может осуществлять действенный контроль над государством. Понятно, сколь усиленно поддерживается в нем иллюзия, что такой контроль оно осуществляет, если только это не причиняет буржуазии излишних хлопот и не требует слишком больших затрат.