Нежное создание

Вот и всё. Руз нет. Есть Ника в её обличье, и она должна делать, что ей велит Якоб — теперь её брат. Для начала следует разобраться, о каком документе идёт речь и что там нужно подписать.

Помимо воли она прошептала:

— Ты всё время говоришь, что этот раз последний, и каждый раз всё повторяется.

Ника ощущала себя странно. Не укладывалось в голове, как она, думая на русском языке, без труда говорит на незнакомом?

Якоб поцеловал сестру в лоб:

— В этот раз воистину всё. Бумаги в моей комнате на столе. Свечи возьми в шкафу.

Ника забралась в ещё тёплую постель и закрыла глаза. Всё же ей повезло, что вместе с телом Руз осталась её память.

«Ты же поможешь мне, Руз? Мы обязательно подружимся», — массировала она виски, не имея ни малейшего понятия, как станет дружить с… кхм… телом. Однако другого выхода у неё нет. Человек привыкает ко всему, и она сможет привыкнуть и к новому имени, и к непривычным условиям жизни, и к тому, что у неё есть такие вот мать и старший брат. С остальным она как-нибудь справится.

Глава 5

Когда Хенни едва ли не силой толкнула ей в руки корсет, Ника отказалась его надеть. Отстранившись от служанки и отворачиваясь — от той противно пахло чем-то кислым, — она возразила:

— Зачем он мне? Я же никуда не иду.

— И не идите, — не смутилась Хенни. — Раз положено…

— Кем и куда положено? — уточнила Ника язвительно, сдерживая нарастающее раздражение. В смерти Руз винила именно Хенни. Проучить бы негодяйку как следует! Убила бы её, если бы могла!

— Что? — не поняла та. — Госпожа…

— Господа все в Париже, — перебила её Ника, торопливо застёгивая лиф платья.

Вертелась у зеркала, радуясь наличию груди, оглаживая её. Молча восторгалась длинными волосами — красота! Даже настроение поднялось. И неважно, что длинное и тяжёлое домашнее платье непривычно стесняет движения. Зато оно тёплое, а в комнате прохладно. Правда, на ней надеты шёлковые шаровары до колена, украшенные вышивкой, и чулки на подвязках. Мягкие бесформенные туфли на толстой подошве согревают ноги.

— Ты почему снова положила грелку не туда, куда я велела? — спросила Ника у Хенни, наблюдая за ней в зеркальном отражении.

— Куда? — служанка держала расправленную распашную укороченную накидку, отделанную мехом горностая.

— Я просила класть грелку в ноги, а ты куда положила? Думаешь, я стану молчать, что из-за твоей халатности слетела с кровати и разбила голову? Показать гематому? — голос Руз стал жёстче и на пару тонов ниже, напомнив собственный голос Ники.

— Кого… показать? — накидка дрогнула в руках Хенни.

— Не кого, а что? Безразмерный синяк… шишку на моей голове. Результат твоего ротозейства! — повысила голос Ника, всматриваясь в молодую женщину. Либо она на самом деле бестолковая, либо искусно играет роль таковой. Глупым жить проще, с них взятки гладки.

— Тогда я покажу хозяину, что вы прячете под сундуком, — Хенни с превосходством скосила глаза в его сторону.

«Шантаж?» — вздёрнула Ника бровь. Неожиданно и очень неприятно. Сердце Руз трепыхнулось и замерло. В душе нарастала тревога.

Мать, брат, прислуга… Кем для каждого из них была Руз? Покорным, бессловесным существом, позволявшим собой помыкать и неспособным за себя постоять?

Мать не стала звать врача, чтобы убедиться, что с дочерью всё в порядке. Отмахнулась, не слишком озабоченая её состоянием после получения травмы.

Якоб силой заставляет её делать то, чего она делать не может и не хочет. Он хозяин и именно ему Хенни собирается показать тайник Руз.

Служанка обнаглела. Вот, пожалуйста, шантажирует её. Как долго и как далеко она зашла в угрозах?

Ника повернулась к Хенни и рывком забрала из её рук накидку. Что бы ни было спрятано под сундуком, а поставить на место зарвавшуюся прислугу не помешает.

— Покажи, — спокойно отозвалась она. — Только помни, что это будет последним, что ты сделаешь в этом доме.

На Хенни она посмотрела с опаской. Не перегнула ли палку и не наговорила ли чего лишнего?

Вспомнив, что Якоб грозился её выпороть, и мать Руз тоже с прислугой не церемонилась, Ника успокоилась. Если она скажет что-нибудь не то или сделает не так, то всегда можно сослаться на головную боль и временную потерю памяти.

Палку она не перегнула. Женщина молчала, опустив глаза. Пора добавить несколько финальных штрихов.

— Уж я позабочусь, чтобы все хозяева в округе узнали, что ты не только безответственно относишься к своим обязанностям, а и подсматриваешь и подслушиваешь за господами, — Ника с довольным видом смотрелась в зеркало. Привыкала к себе новой. Объёмная и лёгкая накидка прикрыла бёдра и не мешала двигаться. — После этого работу в приличном месте ты не найдёшь. А теперь иди. Не забудь забрать поднос.

Ника немного поела — для вида. Аппетита не было. Да и откуда ему взяться?

Золотистый бульон с кусочком куриной грудки показался недосоленным и безвкусным, а творог кисловатым.

Пригубила сладкое пряное вино. Если его подали, значит, Руз его пила.

Понравились марципановое печенье с нежным вкусом и миндальным послевкусием, вяленые яблоки, абрикосы, инжир, чернослив, орехи в меду.

Ника подождала, когда служанка собрала остатки трапезы и, поджав губы и более не проронив ни слова, ушла с заметно испортившимся настроением.

Простенькую деревянную шкатулку она нащупала под сундуком сразу. Эх, Руз, нашла куда её спрятать! Кто моет пол в комнате? Не удивительно, что о ней знает Хенни.

Ника села у прикроватного столика и с волнением открыла шкатулку. В свете масляной лампы сверкнули золотые монеты.

Пересчитала их.

«Сорок три… гульдена», — название денежной единицы напросилось само.

Ника вспомнила, что великий Рембрандт⁸, живший в Нидерландах в середине семнадцатого века, продавал свои эстампы и офорты за сто гульденов каждый.