Нежный бар

— Я тебе позвоню.

На первой электричке я доехал до Нью-Йорка, потом пересел на Пенн-стейшн на поезд до Манхассета. Дядя Чарли удивился, увидев, как я вошел в дверь «Пабликанов» через неделю после того, как уехал в Йель.

— Кто-то умер? — спросил он.

— Никто. Мне просто нужно было увидеть доброжелательные лица.

Он указал пальцем мне на грудь. Мне сразу стало легче. Затем дядя Чарли потянулся за джином. Я нахмурился.

— Нет. Джин я больше не пью. Пожалуйста. Как насчет виски?

Дядя испуганно посмотрел на меня. Менять напитки? Немыслимое нарушение протокола «Пабликанов». Но он видел, что мне плохо, и не стал усугублять ситуацию.

— Что случилось? — спросил он, наливая.

— Проблема с девушкой.

— Давай выкладывай.

Он подвинул ко мне стакан, будто двигал слона по шахматной доске. Я коротко обрисовал ему ситуацию, опустив необдуманные слова о женитьбе.

— Она меня просто вышвырнула. Заявила, что у нее сплин.

— Что это значит, черт возьми?

— Думаю, это «нервы» на идише.

— Она еврейка?

— Нет. Ей просто нравятся слова.

Мужчина в красно-черной охотничьей куртке и оранжевой охотничьей шапке подсел ко мне.

— Эй, панк! Как дела на фронте?

— У его девушки сплин, — ответил ему дядя Чарли.

— Мне очень жаль.

Я рассказал Охотнику свою историю с того момента, как встретил Сидни, и до того, как мы расстались. Пока дядя Чарли обслуживал других клиентов, я также признался Охотнику в своем неуклюжем предложении руки и сердца.

— М-да, — протянул тот. — М-да, м-да, м-да-а-а. А что твой приятель?

— Какой?

— Твой друг, который встречался с этой телкой. Он-то знает, что ты ее трахнул?

— А. Мой друг. Ну, ты знаешь, она ему не особо-то нравилась. Они просто встречались. Ничего серьезного.

— Нет, — возразил Охотник. — В этом-то и дело. Телки приходят и уходят, и сплин у всех бывает. Но ты переспал с девчонкой друга. Ты нарушил кодекс. Это нужно исправить.

— Мне кажется, ты меня не понял, — сказал я.

Я взглянул на дядю Чарли в поисках поддержки, но он показал пальцем на грудь Охотника.

24 ОТЕЦ АМТРАК

Сплин у Сидни прошел, но это послужило мне уроком. Я стал меньше говорить и больше слушать. Я продолжал любить ее отчаянно и неистово, но старался поменьше об этом распространяться.

Я также пытался серьезно заниматься, но из-за Сидни мне приходилось тяжелее, чем когда-либо. Я не мог сосредоточиться. На лекциях и семинарах, когда профессор рассказывал про Беркли и Юма, я всматривался в пространство, представляя себе лицо Сидни. Услышав аплодисменты, я понимал, что лекция закончилась и пора возвращаться в свою комнату, чтобы снова сесть на подоконник и думать о Сидни.

Она породила замысловатый парадокс. Если бы я мог добиться ее любви, то стал бы тем мужчиной, которым мечтал стать, подавая заявление в Йель. Но я не мог завоевать ее, не закончив университет, а чтобы сделать это, мне нужно было перестать бесконечно думать о ней и готовиться к занятиям, — замкнутый круг. Сидя в библиотеке и пытаясь изо всех сил сосредоточиться на трактате Ницше «По ту сторону добра и зла», я поднял глаза и увидел Джедда Редукса. Мы не виделись с тех пор, как Байяр поймал меня на краже рубашки. Джедд предложил мне сигарету «Вантидж».

— Ты на днях не с Сидни, случайно, шел по Йорк-стрит? — спросил он.

— Да.

— И вы с ней?..

— Да.

Джедд откинул голову назад и открыл рот, будто собирался закричать, но не издал ни звука.

— Ну и повезло же тебе, сукин ты сын.

Он дал мне прикурить серебряной зажигалкой, которая выглядела так, будто его прадед пользовался ею в траншеях Первой мировой войны. Мы закурили.

— Серьезно, — добавил Джедд. — Повезло тебе. Повезло, повезло, повезло.

Мы разглядывали стены, заставленные книгами. Он выпустил кольцо дыма, которое повисло над моей головой, как лассо.

— Повезло тебе, — еще раз повторил он.

В конце второго курса удача не покидала меня. Я сдал все экзамены, хотя и с трудом, и мы продолжали встречаться с Сидни. Не просто встречаться. Она сказала мне, что порвала со всеми мужчинами в своей жизни, что теперь она только со мной.

Я уехал на лето в Аризону, а Сидни отправилась в Лос-Анджелес на курсы начинающих режиссеров. Я писал ей длинные любовные письма. Ее ответы не были ни длинными, ни теплыми. Скорее, короткие зарисовки светской жизни. Она посещала коктейльные вечеринки, ходила в спортзал, где тренировалась мужская сборная по плаванию университета Южной Каролины, и разъезжала по Голливуду в «мерседесе» с откидывающимся верхом. Как-то она навестила меня в выходные и умудрилась очаровать мою мать. Когда Сидни на минутку вышла из комнаты, мама прошептала:

— Это самая красивая девушка, которую я когда-либо видела.

— Я знаю, — сказал я угрюмо. — Я знаю.

Осенью я привел Сидни в свой второй дом. Я выбрал субботний вечер, середину ноября, самое оживленное время года в «Пабликанах». Стоя в дверях, я коротко описал Сидни главных действующих лиц, показав ей дядю Чарли, Джо Ди, Атлета, Кольта, Томми, Шустрого Эдди и Вонючку.

— Чем занимается Вонючка? — спросила она.

— Готовит.

— Повара зовут Вонючка. Понятно.

Бар был полон знакомых и родных лиц. Одна из моих двоюродных сестер вышла замуж и уехала, но Макграу и остальные четыре сестры, включая Шерил, жили неподалеку с тетей Рут, которая сидела в тот вечер в центре бара, потягивая коньяк. Я представил ей Сидни.

— Средний или высший? — спросила тетя Рут, оглядывая Сидни с ног до головы.

— Простите? — не поняла Сидни.

— Средний класс или высший? — уточнила тетя Рут.

Я закрыл лицо руками.

— Высший, — ответила Сидни, — полагаю.

— Хорошо. Нашей семье нужны люди классом выше.

Шерил тоже была в баре. Она поспешила к Сидни, увела ее от тети Рут, как клоун на родео, спасающий ковбоя от гонящегося за ним быка. Я пробрался к стойке, чтобы заказать нам выпить. Дядя Чарли работал, но он уже заметил Сидни.

— Какая женщина! — восхитился он.

— Более того, — сказал я, — ее ум превосходит ее красоту.

Дядя схватил бутылку виски за верхнюю часть, будто это была курица, которой он собирался открутить шею.