Нежный бар
Шрифт:
У нас с Макграу не осталось иного выбора, кроме как забраться в свои постели в дальней спальне и переждать шторм. Полчаса без передышки тетя Рут кричала на нас, стоя в дверном проеме, а потом резко замолчала и хлопнула дверью. Мы лежали на спине, пытаясь выровнять дыхание и успокоить сердцебиение. Я закрыл глаза. Прошло пять минут. Я слышал, что Макграу все еще тяжело дышит. И тут дверь распахнулась, и тетя Рут начала все по новой.
Утром мы нашли ее за кухонным столом, где она поджидала нас, чтобы повторить свою речь.
Каждый вечер было одно и то же. Тетя Рут ждала, когда мы вернемся из «Пабликанов», и начинала кричать, как только мы входили в дверь. Оставался лишь один выход: вообще не уходить из «Пабликанов». Мы прятались в баре до рассвета, и даже тетя Рут не могла бодрствовать так долго.
К середине лета мы с Макграу стали строить более радикальные и долговременные планы побега из «Пабликанов». Он бросит университет в Небраске, я брошу «Таймс», и мы отправимся с рюкзаками путешествовать по Ирландии, жить в студенческих общежитиях или ночевать в роскошных зеленых полях под звездами, в зависимости от того, будут ли деньги. Мы станем подрабатывать в пабах, а потом найдем постоянную работу и больше никогда не вернемся. Мы набросали схему нашего плана на коктейльных салфетках с большой важностью, будто это была благородная затея. Мы рассказали про план мужчинам, и они решили, что идея неплохая. Джо Ди вспомнил о своей поездке на Карибы с дядей Чарли. Колдунья взглянула на дядю Чарли и заявила: «Он — плохая магия». От этих воспоминаний у Джо Ди слезы выступили на глазах, и ему пришлось вытирать их одной из коктейльных салфеток, на которой мы записали план побега.
Я позвонил маме и рассказал ей про Ирландию. Она вздохнула. Тебе не нужен отпуск, сказала она, тебе нужно снова брать быка за рога. Ищи работу в маленьких газетах, делай так, как тебе посоветовали в «Таймс», а потом через пару лет снова попытайся устроиться туда. Все это звучало как старые наставления о том, что нужно пытаться, пытаться и еще раз пытаться, которые ни к чему меня не привели и с которыми я решил распрощаться. Я объяснял маме, что устал, повторяя слова Макграу и забыв, как много значит для нее эта фраза. Ее усталость длится уже двадцать лет, сказала она. С каких пор усталость стала оправданием тому, чтобы перестать пытаться?
Теперь у нас с Макграу было нечто общее. Кроме того, что у нас обоих не состоялась карьера, мы не ладили с матерями. В то лето мы снова и снова обращались за помощью к мужчинам из «Пабликанов», и они прятали нас, как в подземелье для блудных сыновей, — не только в баре, но и на стадионе «Шиа», в Джилго, дома у Стива и особенно в Бельмонте, где мы прошли ускоренный курс королевского спорта у короля Бельмонта — Атлета.
Атлет любил скачки. Он жил ради скачек. Атлет говорил о скачках романтическим языком, который мы с Макграу жаждали выучить, и иногда я делал пометки на обороте своего листочка со ставками, стараясь запомнить слова Атлета, его интонации, голос. «Видишь тренера на той белой лошади? Он хорошо работает с двухлетками, поэтому мне нравится номер пять, я, пожалуй, поставлю двадцатку на этого парня, но седьмой номер, ребята, он просто срывается с места, и это неплохая цена за такого шустрого жеребца, поверьте моему слову. Внутренний голос говорит мне: „Ставь на седьмой номер, ставь на седьмой“, но потом на утренних тренировках я увидел четвертого, и он несся со скоростью сорок девять миль в час, пока мы все еще пытались стряхнуть с себя последствия бурной ночи в „Пабликанах“, он просто парил. С другой стороны, девятый номер, скорее всего, прорвется, потому что он всегда любил слякоть, а ты видишь, какой дождь начинается? Он уже „Будвайзер“ будет попивать на финише, поджидая, пока все эти поросята вернутся. Итак. Я думаю, я поставлю еще десять долларов на девятый номер и на четвертый или поставлю на пятый и на девятый и еще десять долларов на седьмой. Что вы думаете, парни? Пойдемте к окошку кассы, потому что, знаете, как говорится, скачки — это единственное место, где не люди чистят кассы,
а кассы обчищают людей!»Как-то мы опоздали на скачки, и Макграу нервничал, что мы пропустим первый заезд. Когда мы подходили к центральному входу, Атлет остановился перед гигантской статуей Секретарю, [102] чтобы отдать ему дань уважения. Макграу прыгал с ноги на ногу, будто ему нужно в туалет.
— Первый заезд вот-вот начнется, — сказал он.
Атлет, не отрывая глаз от статуи, спокойно заметил:
— Существует два правила, которым должен подчиняться каждый игрок, первое из которых гласит: «Никогда не спеши потерять деньги».
102
Секретарь — чистокровная американская скаковая лошадь, выигравшая в 1973 году Тройную Корону и ставшая первым чемпионом Тройной Короны за 25 лет, установив поныне действующий рекорд в двух из трех заездов в Сериях, в Кентукки Дерби (1:59 2/5), и в скачках в Бельмонте (2:24).
— А какое второе правило?
— Всегда оставляй немного на горячий крендель.
Через три заезда Атлет выиграл несколько сотен долларов. Мы с Макграу выиграли по сотне. Мы видели, как Атлет спрятал выигрыш в нагрудный карман рубашки.
— Что ты собираешься делать с этими деньгами? — поинтересовался Макграу.
— Вложить их.
— Правда?
— Да. В «Будвайзер».
Между заездами Атлет положил ноги на сиденье напротив и спросил, что мы собираемся делать со своей жизнью. Мы рассказали ему про Ирландию. Сообщили ему, что надеемся выигрывать на бегах и накопить на паломничество на нашу историческую родину.
— А что потом? — спросил Атлет. — Нельзя же просидеть в пабе всю оставшуюся жизнь. Погодите — что за чертовщину я несу?
Макграу сказал, что он подумывает о юридической школе или, может быть, об армии. Я сказал про Юкон. Я слышал, что в «Анкоридж дейли ньюс» ищут корреспондентов, и я послал им вырезки своих статей и получил ободряющее письмо от редактора. Атлет качнулся вперед — я молился, чтобы пиво не полилось у него из носа. Потом осторожно сказал, что я не продержусь на Юконе больше десяти минут.
Мы наблюдали, как лошадей повели к старту и надели на них упряжь. Жокеи, стоявшие в ряд, склонившись над лошадиными загривками, были похожи на мальчиков, убирающих посуду со столов в баре. Я спросил Атлета, помнит ли он, как Секретарь прискакал к своему легендарному финишу в Бельмонте.
— Как будто это произошло сегодня утром, — ответил он. — Я там был.
Атлет описал те скачки, каждую волнующую восьмую часть мили, и хотя я читал об этом статьи и видел фильм, ничто не могло сравниться с рассказом Атлета. У меня просто мурашки поползли по телу. Атлет говорил о Секретаре почтительным тоном, которым говорил только о двух людях — Стиве и Никсоне.
— Даже статуя Секретаря может победить всех этих лошадей, — заявил Атлет.
Он указал точное место, где Секретарь оторвался от основной группы. Я увидел призрак лошади, мчащейся к финишу, увеличивая разрыв между собой и соперниками до размеров нескольких футбольных полей. Я слышал рев толпы и видел тысячи глаз, устремленных на летящее животное.
— У людей слезы стояли в глазах, — сказал Атлет. — Он был быстрее других в тридцать один раз! В тридцать один. Он был здесь — остальные были там. Как он был великолепен! Каждый раз, когда кто-то из спортсменов отделяется от соперников на подобное расстояние, у меня мороз по коже. Какая отвага.
Я заметил, что Атлет выделил это слово — отвага, — и подумал о том, что отвага могла компенсировать многое другое. Качество дорожки, скорость, талант, вес, погоду — все эти факторы, которые определяют, кто выиграет и кто проиграет, не имели значения. Жаль, что у меня нет такой отваги, как у Секретаря. Я чувствовал себя нелепо, завидуя лошади, и все-таки, человек ты или животное, приятно добиться уважения такого парня, как Атлет. Нужно ли мне для этого стать победителем, спрашивал я себя. Или можно просто оторваться от основной группы?