Незнакомцы

— Интересный вопрос, святой отец. И ответ на него — нет. Это отменный револьвер, он соответствует всем высоким стандартам фирмы «Смит и Вессон».

— А как насчет гильз? Возможно ли, что в патроне оказалось меньше пороха, чем обычно?

Собеседник отца Вайцежика прищурился.

— Сдается мне, что вы пытаетесь выяснить, почему эти две пули не разнесли в куски грудь Уинтона Толка. Верно?

Священник кивнул, сохранив на лице непроницаемую маску, и задал следующий вопрос:

— В барабане остались неиспользованные патроны?

— Да, два. Плюс запасные патроны в кармане куртки одного из стрелявших — около дюжины.

— Вы не вскрывали неиспользованные патроны, чтобы установить, насколько они соответствуют стандарту?

— Не вижу для этого причин, — пожал плечами Эймс.

— А вы не могли бы сделать это прямо сейчас?

— Мог бы, конечно. Но какая в этом необходимость? Скажите, святой отец, для чего вообще все это нужно?

— Я понимаю, что это несправедливо и мне следовало бы отплатить вам за вашу любезность хотя бы разъяснениями, — с тяжелым вздохом отвечал отец Вайцежик, — но увы! Я не могу пока этого сделать. Священники, подобно врачам и адвокатам, обязаны соблюдать конфиденциальность, беречь тайну. Но обещаю, вы будете первым, кому я раскрою ее, если когда-нибудь буду волен это сделать.

Эймс пристально взглянул на него, и отец Стефан не отвел глаз. Наконец эксперт распечатал еще один конверт: внутри его находились неиспользованные патроны от револьвера убитого налетчика.

— Подождите здесь, — сказал Эймс и вышел.

Спустя двадцать минут он вернулся с белой эмалированной кюветой, в которой лежали разобранные патроны 38-го калибра. Пользуясь карандашом как указкой, он дал подробные объяснения:

— Все очень просто: вот гильза, вот пуля, вот капсюль. Между ними камера сгорания, или пороховое отделение, где находится нитроцеллюлоза, горючее вещество — вот оно, серенькое, видите? Я его взвесил, все в норме. На всякий случай я разобрал еще один патрон, с ним тоже все в порядке. Патроны фирмы «Ремингтон» не подводят. Просто Уинтону Толку очень повезло. Он родился в рубашке, святой отец.

* * *

Нью-Йорк

Джек Твист провел Рождество в палате санатория с Дженни. В праздник ему рядом с ней было особенно тоскливо. Но оставить жену одну и уйти он не мог, потому что знал — ему будет еще хуже.

Хотя Дженни и провела на больничной койке большую часть их семейной жизни, Джек по-прежнему любил ее. Уже почти восемь лет она не могла ни улыбнуться ему, ни поцеловать, ни назвать по имени, но в его сердце ничего не изменилось, просто время остановилось. Она все еще оставалась для него прекрасной Дженни Мэй Александер, юной и очаровательной невестой.

В той безымянной Центральноамериканской тюрьме он жил мыслью о том, что Дженни ждет его дома, скучает по нему, волнуется и молится за него каждый вечер. Мечта об их будущей встрече после долгой разлуки помогала ему переносить пытки и голод, сохранить рассудок.

Из всех четверых десантников, попавших в плен, лишь Джек и его друг Оскар Вестон выжили и вернулись домой, хотя их побег был просто чудом. Почти год они ждали, что их выручат, не сомневаясь в том, что их страна не забудет своих сыновей. Случалось, они спорили, как именно их освободят — с помощью коммандос или же прибегнув к переговорам по дипломатическим каналам. Спустя одиннадцать месяцев они все еще верили, что соотечественники вызволят их, но потом терпение друзей лопнуло. Они сильно похудели и ослабели, их мучили какие-то неизвестные тропические болезни. Ждать дальше манны небесной становилось опасно.

Бежать они могли только во время одного из регулярных посещений Народного центра правосудия — чистого светлого учреждения, образцовой тюрьмы, созданной в столице страны специально для того, чтобы убедить иностранных журналистов в гуманности нового режима. Джека и Оскара возили туда каждый месяц. Там они мылись в душе, подвергались санобработке, переодевались в чистую одежду, после чего им надевали на руки наручники и, усадив перед видеокамерами, задавали вопросы. Джек и Оскар обычно сдабривали ответы махровой похабщиной или же прикидывались идиотами, но это не имело ровным счетом никакого значения, потому что цензоры редактировали запись, а на стертые куски накладывали голоса опытных лингвистов, говоривших по-английски без акцента.

Когда пропагандистский фильм был отснят, их стали показывать зарубежным журналистам, но лишь на экране телевизора. Журналисты находились в другом помещении и не могли видеть, что отвечает за них сотрудник контрразведки, остающийся за кадром.

В начале одиннадцатого месяца заключения Джек и Оскар начали разрабатывать план побега. Они надеялись осуществить его во время ближайшей поездки в Центр правосудия, охраняемый, как им казалось, менее тщательно, чем тюрьма.

Физически они были слабы, а их единственным оружием являлись заточки из крысиных костей — с их помощью узники надеялись одолеть вооруженную до зубов охрану.

Как ни странно, но их затея удалась. Внутри здания Центра правосудия узников «пас» всего один охранник, сопровождавший их в душевую, которая находилась на втором этаже. Охранник держал свой револьвер в кобуре, вероятно, полагая, что из тюрьмы, находящейся в другой большой тюрьме, которой, по сути, и была столица, бежать бессмысленно, а может быть, потому, что считал Джека и Оскара морально раздавленными, слабыми, безоружными. Он даже не успел удивиться, когда они набросились на него и закололи спрятанными под одеждой костяными заточками: после двух ударов в шею и одного в правый глаз он затих навеки, не издав ни звука.

Забрав у охранника револьвер и патроны, узники побежали по коридорам, рискуя быть замеченными и схваченными. Но так как это была не тюрьма в полном смысле этого слова, а пропагандистский центр «перевоспитания», им удалось спуститься до черной лестницы в подвал, откуда, пройдя через несколько складских помещений, они выбрались через окно на разгрузочную площадку.

Семь или восемь больших ящиков только что выгрузили из доставившего их грузовика, водитель которого что-то доказывал диспетчеру. Больше поблизости никого не было видно, и, как только эти двое направились к застекленной конторе, Джек и Оскар сперва перебежали к ящикам, а потом забрались в кузов машины. Спустя минуту водитель вернулся, проклиная тупоголового диспетчера, хлопнул дверцей и укатил в город до того, как завыла сирена.

Минут через десять, отъехав довольно далеко от Центра правосудия, грузовик остановился. Водитель открыл задние двери фургона, взял какую-то коробку, не заметив притаившихся за ящиками беглецов, и понес ее в здание. Друзья не стали дожидаться, пока он вернется.

Пробежав несколько кварталов, они очутились среди грязных обветшалых лачуг, обитатели которых не испытывали верноподданнических чувств ни к прежним, ни к нынешним тиранам, а потому рады были спрятать от них двух сбежавших из тюрьмы янки. Дождавшись ночи, Джек и Оскар поблагодарили хозяев за приют и скромные съестные припасы в дорогу и стали пробираться в пригород. Достигнув фермерских полей, они проникли в амбар и стащили там острый серп, сушеных яблок, кожаный фартук кузнеца и несколько мешков, чтобы подвязать ими свои гнилые тюремные ботинки. Вдобавок они увели лошадь. На рассвете беглецы добрались до настоящих джунглей, отпустили лошадь и пошли дальше уже пешком.

Изможденные, полуголодные, вооруженные лишь серпом и револьвером, взятым у убитого охранника, без компаса, ориентируясь по солнцу и звездам, они шли на север через тропический лес к границе. До нее было восемьдесят миль. Только мысль о Дженни спасла тогда Джека: все семь дней и ночей этого кошмарного путешествия, пока они не вышли на дружественную территорию, он мечтал о встрече с ней, видел ее во сне, стремился к ней.

Вырвавшись на свободу, он думал, что худшее позади. Но он ошибался.